Растерял телят.
Наказала мать.
Ой, беги, дорога, по буграм, по скатам,
По над яром, через луг, —
К позабытым хатам.
Там, над тихой речкой, в хижине у леса,
Зажурилась у окна
Дивчына Олеся.
Залети певучий, чернокрылый вечер,
Черноокой прошепчи,
Прожурчи о встрече.
— Ой, над яром — явор, над водой — левада,
Сколько весен был дале́ко,
Ты ль теперь не рада?
Не по мне ль грустила, выплакала очи?
А теперь не подойдешь —
Приласкать не хочешь…
— Ой, мой любый хлопче, окаянный друже,
Я такая ж, как была,
Ни лучше, ни хуже.
Только больно сердцу, давит очи жалость,
Не похож ты на того,
Кого так заждалась.
Помнишь, как росли мы, как играли в прятки,
Заливались соловьи,
Зацветали грядки.
Ты любил наш хутор и сады и нивы,
А теперь ты стал другим, —
Важным и кичливым.
Говоришь чужими, умными словами,
Не поймешь теперь ты нас,
Не поймем тебя мы…
— Уноси ж, дорога, грусть, напевом лейся,
Затужила над рекой
Дивчына Олеся.
Край мой знойный, зеленый, лесной,
Буераки, курганы, откосы,
Вспоминай меня каждую осень,
Ожидай меня с каждой весной.
На закате к тебе я приду,
Чтоб не знали ни камни, ни травы,
Чтоб не плакала мать у заставы,
Не вздыхали черешни в саду.
И когда, выходя на порог,
Ты меня не узнаешь при встрече, —
Я отчалю далече, далече,
В вечно розовый сумрак дорог.
Теплой ночью ночуя в лесу,
Иль ютясь по закутам с быками, —
Как пастушью суму за плечами,
В люди песню твою понесу.
А когда в непогоду и дождь,
Сизый голубь забьется у крыши,
Обо мне ты уже не услышишь
И могилы моей не найдешь.
Те же будут прохлада и зной,
Те же будут луга и покосы…
— Помяни ж меня в первую осень
И забудь меня с первой весной…
Мне стыдно за мои стихи,
Что в эти дни разрух и брани —
В них вместо маршей иль воззваний,
Так много всякой чепухи.
Кругом пожар, кругом война,
Окопы, танки, баррикады,
А у меня… холмы да хаты
И всюду мир и тишина.
Да, стыдно мне!
Но что же вы,
Увенчанные и большие,
Гремящие на всю Россию
В страницах грамотной Москвы,
Что дали вы?..
Плакаты, крики,
Сезонных молний вывих дикий,
Нарядность ритма, рифмы зык
И деревяннейший язык.
И это все, и только это.
И трудно, трудно без конца —
Искать в болтающем поэта,
Иль в завывающем певца.
И счастлив я, что я не стар,
Что еле-еле расцветаю,
Что шелест мая рассыпаю,
Как первый, чуть созревший дар.
— О край мой, — выгон и овин,
Есть у меня отрад отрада, —
Что этих строк немудрым складом
Холодным, каменным громадам
Несу тепло твоих долин.
И я не сам, за мною — рать
Детей затей, сынов событий…
— Не трогайте ж нас, не травите
И не спешите признавать!
Я пришел из розовой деревни,
Из отчизны дальней и глухой,
Как обычай сказочный и древний,
Я принес вам песни пастухов.
Я любил, что видел и что слышал
По полям, по селам и садам,
Золотые стриженые крыши,
Соловья, лежанку и стада.
А у вас бульвары да машины,
Площадей бурливая тоска,
И домов железные вершины —
Только солнце может приласкать.
В магазинах блещущих и модных,
Драгоценный — хоть ненужный хлам, —
Поднимает злобу у голодных
И разводит нищих по углам.
Пусть устал я песню эту слушать,
Пусть она мертва и холодна,
Но во всем дано мне видеть душу,
Чтобы песней выплеснуть до дна.
Даже здесь, в окованном просторе,
Где и туча никнет к этажу,
Пропою вам самое простое,
Самое земное расскажу.
Как в Париже — по-парижски говорят,
Как в Швейцарии — швейцары только водятся,
И над каждым златолобые царят
И у каждого божок и богородица.
Только наше, только наши, только мы,
По-иному приобщаемся и веруем,
Все обычаи, языки и умы,
