— Продукты… — развел руками пан Викентий.
— Ерунда, положитесь на Шмидта, он добудет все, что только можно найти в этом городе. — И Ругге начал насвистывать сентиментальную песенку «Анти, майн блондес кинд…», нещадно перевирая мотив. «Нервничает», — понял ужо изучивший привычки абверовца Марчевский.
— Что нас беспокоит, Генрих?
— Потери, майн либер альтергеноссе, потери… Я все больше прихожу к убеждению, что среди нас предатель! А может, и не один.
— Побойтесь бога, Генрих! Вы же сами подбирали и проверяли людей. А теперь такое…
— И тем не менее предатель есть. Правда, пока это теоретически, — невесело усмехнулся Ругге, — но теория и практика в нашем деле идут рука об руку. Вам ли не знать об этом?
— Но кто, Генрих, кто?
— Кто? — поджал губы немец. — А кто угодно: Дымша, Тараканов, Выхин, Шмидт. Или вы! Теоретически им может быть любой, а вот кто окажется на практике…
— По-моему, это уже слишком, — откинулся на спинку сиденья пан Викентий. — Так скоро нельзя будет спокойно работать. Хотите создать атмосферу тотальной подозрительности, как ваши коллеги из гестапо?
— С мясниками не имею ничего общего, — обиженно заявил абверовец. — Могу об этом говорить свободно, потому что нас двое. Дар не проговорится. Но я сам выявлю эту падаль!
— Вы просто утомлены работой, Генрих.
Ругге не ответил. Машины въехали на небольшую площадь и остановились перед комендатурой.
— Заходите… — кивнул Марчевскому на дверь комендатуры Ругге и повернулся к остальным. — Гауптман, сегодня мы ужинаем у Марчевского, позаботьтесь о продуктах. Остальные могут развлекаться по своему усмотрению. Но без эксцессов!
Шмидт быстро уехал. Выхин, Тараканов и Дымша, оживленно переговариваясь, пошли по улице в сторону центра. Проводив их взглядом, Ругге вошел в комендатуру.
— Подождите минутку… — бросил на ходу Марчевскому и прошел в соседнюю комнату. Навстречу ему поднялся со стула лысоватый мужчина с широкополой шляпой в руках.
— Вот что, Штубе… — Ругге благосклонно протянул ему раскрытую пачку сигарет. Мужчина взял одну, поблагодарив. — Они пошли в город. Возьмите каждого под плотное наблюдение.
…— Простите, господа, но… — Дымша остановился на первом же перекрестке. — У меня есть некоторые дела.
— Сердечные? — с ухмылкой осведомился Тараканов.
— Почти, — сдержанно ответил Дымша. Ссориться не хотелось, тем более вечером намечалась выпивка за счет этого гбура, как он на польский манер окрестил про себя грубияна — Тараканова. Вот там и можно отыграться — сожрать и выпить столько, что у того глаза на лоб полезут, когда придется платить по счету. — Давайте встретимся в гражданском кабаке. Туда же ходят солдаты, будет спокойнее. Возможно, я приду с дамой. Не возражаете?
— Я нет, а как Владимир Иванович? — повернулся к Тараканову Выхин.
— Валяйте… — махнул рукой тот. — Если удастся, прихватите и для нас по бабенке.
«Гбур! Невежа!» — вскипел было внутренне Алоиз, но, сдержавшись, изобразил улыбку и ушел, прощально помахав рукой.
— Ну, а вы куда пойдете? — уставился на Выхина Владимир Иванович.
— Мне все равно, — пожал тот плечами.
— В таком случае я отправлюсь с вами. Вдвоем веселей. А до вечера надо еще как-то скоротать время.
— Может быть, осмотрим достопримечательности?
— Какие? — презрительно скривил губы Тараканов. — Это вам не Париж и не Венеция. Тут и посмотреть толком не на что.
— Есть старые костелы, зайдем?
— Костел? Любопытно. Пойдемте… Но в какой, их здесь несколько?
— В ближайший, — недолго думая, решил Выхин.
— Ближе всех костел святого Рафаила, кажется, действующий. А чуть подальше — святого Николая. Почти наш святой. Двинем к нему?
— Нет, лучше в ближний, зачем зря ноги бить, — отказался Выхин. — А вы знаете тут все костелы?
— Погодите, — мрачно пообещал Тараканов, — поживите здесь еще месяц-другой, каждую собаку знать будете.
…Костел оказался закрыт. Уныло подергав тяжелое бронзовое кольцо на массивных дверях храма, приятели уже собрались уходить, как вдруг Тараканова осенила идея.
— Должен быть сторож! Погодите, я гляну в том домишке, может, откроет?
— Пойдемте вместе, — решил Выхин.
Сторож — неопрятный человек с лицом, заросшим сивой щетиной, запросил за осмотр костела денег.
— Божеский храм-то! — начал было увещевать его Тараканов. — Совести в тебе нет.
— Как знают панове, как знают… — бубнил свое сторож.
— Шут с ним! — Выхин полез в карман, доставая мятые бумажки. — Давайте дадим на водку.
— Тогда уж пополам, — засмеялся Владимир Иванович, — коли я напросился в попутчики для осмотра достопримечательностей. — Получив деньги, сторож сразу подобрел, начал величать их «шановными панами» и, гремя ключами, отпер двери.
В костеле было сумрачно и прохладно; сводчатые арки из темно-красного кирпича уходили вверх, чтобы сойтись там, под потолком, образуя строгий готический узор; картины жития святых, стрельчатые окна с частыми переплетами, каменные и деревянные изваяния, длинные ряды скамей из темного дерева, низкий барьерчик, отгораживающий алтарь..
Тараканов, не таясь, зевнул — ему было скучновато. Он уже походил вдоль стен, оценивающе присматриваясь к картинам, небрежно пощелкал пальцем по фигуре святого и теперь только ожидал, пока Выхин закончит осмотр храма.
— Скажите, любезный, — обратился Вадим к сторожу. — Ничего такого старенького у вас нет на продажу?
— Что надо шановному пану? — подобострастно осклабился сторож.
— Я бы хотел купить какую-нибудь старую статую. Желательно небольших размеров. Есть?
— А как же, пан, имеем. Только придется вам обождать минуту, я за паненкой сбегаю, все в подвале, где склеп был, а ключ у нее.
— Что за паненка? — заинтересовался подошедший Тараканов.
— Ксендза нашего, отца Иеронима, племянница. Я скоро… — заверил сторож и юркнул в боковую дверь.
— Господин Выхин, зачем вам всякая рухлядь? — брезгливо скривился Владимир Иванович. — Вы разве антиквар? Да и что может быть ценного и захолустье? Теперь по вашей милости придется опускаться в пыльные подвалы, сырые склепы…
— Перестаньте брюзжать, — раздраженно оборвал его Вадим. — Не хотите, подождите на улице, покурите.
— Почему же… — протянул Тараканов. — Панычка вроде ничего… Я не могу пустить вас с ней в подвал одного — опасаюсь за нравственность.
Выхин оглянулся. Впереди сторожа шла стройная светловолосая девушка, красивая, большеглазая.
— Владимир Иванович… — опередив Выхина, подскочил к ней Тараканов, схватив за руку, сжимавшую кольцо с ключами, поднес ее к губам. — А это Вадим Евгеньевич, антиквар.
— Выхин… — сдержанно поклонился Вадим, недовольно покосившись на своего спутника. «Ишь как павлиний хвост распушил. Неандерталец чертов! Морда, как у первобытного, а туда же, в дамские угодники. Девица-то и вправду ничего, файная, как здесь говорят».
— Вы русские? — подняла тонкие брови девушка. — Странно в такое время встретить здесь соотечественников. Меня зовут Ксения.
— У польского ксендза русская племянница? — в свою очередь удивился Выхин.
— Ну, не совсем русская, — улыбнулась Ксения, — мать у меня полька, а отец Иероним — мой родной дядя.
— Где же ваш родной батюшка, позвольте спросить? — галантно беря ее под локоток, осведомился Тараканов.
— Умер… Пойдемте, господа, я покажу вам, что есть…
Шагая за ней следом, Выхин думал, что и в жутком захолустье, которое можно сравнить с навозной кучей, бывает, отыскивается жемчужное зерно. Важно теперь не упустить шанс, как-нибудь отодвинуть в сторону пронырливого и до неприличия навязчивого Тараканова. Пригласить Ксению на ужин? Пожалуй, это мысль, стоит попробовать.
Низкая, скрипучая дверь подвала отворилась, девушка зажгли огарок свечи и поманила их за собой.
— Пещера Али Бабы… — хмыкнул под нос Владимир Иванович.
Несколько щербатых ступенек, поворот, и они оказались в сводчатом помещении с довольно высоким для подвала потолком. У стен стояли каменные саркофаги с выбитыми на них гербами давно исчезнувших шляхетских родов, украшенными шлемами в пышных перьях, щитами и алебардами, святые с молитвенно сложенными руками.
— Вот… — Ксения показала на несколько стоявших в углу старых скульптурных изображений. — Выбирайте.
Выхин подошел ближе, присел на корточки, рассматривая. Его внимании привлекла средних размеров скульптура, изображавший пожилого бородатого человека с лицом польского крестьянина, прижимавшего к себе натруженными, разбитыми работой руками с узловатыми пальцами голого младенца. Неизвестному мастеру удалось передать чувство безысходной скорби и обреченного спокойствия в позе мужчины, его лице и доверчиво прижавшемся к нему мальчике. Протянув руку, Вадим потрогал скульптуру — она оказалась деревянной, но достаточно тяжелой.
