Череп
Смерть принять — не шлюху
Обнимать. А ты, презренный,
Ничего не отдал духу,
Все ты отдал жизни тленной.
Дон Жуан
Я жизни тленной
Отдал все. И сей блаженный
Сон мне будет легче пуху.
Ни о чем жалеть не стоит,
Ни о чем не стоит помнить…
Череп
Крот могилу роет…
Собирайся. Скоро полночь.
Дон Жуан
Я все растратил,
Что дано мне было богом.
А теперь пойдем, приятель,
Ляжем в логове убогом.
И не будем медлить боле!..
Но скажи мне, Череп, что там —
За углом, за поворотом,
Там — за гранью?..
Череп
Что там?
Тьма без времени и воли…
(Shabby room in the inn).
Don Juan:
Curse! Endless drumming!
Dreadful nights of nothing in a
Wretched dwelling! Catalina!
Catalina
(enters):
Don Juan:
At last! Your gentle
Gaze falls on the truly loving!
Draw some closer to the candle.
Let my suffering have merit!
Hold my hand and…
Catalina:
Quit it! How unbecoming
Of your age.
(Proceeds to exit)
Don Juan:
She flees my torment!
Eve incarne, wicked gender!
Rather choosing youthful servant,
Gladly ready to befriend her.
Evenings spent with boring infants,
Leaving passion unrequited!
What's the body's purpose if its
Freshness has forever withered?
Mirror, hide this disappointment!
Wrinkled skin, teeth's rare count!
Hair no longer fragrant!
(Drops the mirror to the ground).
Stubbornness to leave arena
Battles our feeble conscience.
Every Helen, every Venus
Leave us for seductive servants.
No substance can be soothing,
Only youth enraptured matters
For a whore of highest schooling,
Or a slut, derived from masses.
Aging — what an inhibition!
I have been reduced to torpor
By the rotten contradiction
Of the content and its cover…
Joys of living should be youthful
Even if you in the process
Are unkind, uncouth, untruthful.
Aging — that's the worst of tortures!
Vengeful Lord, in your destruction
Don't punish twice but rather
Crush the longing for seduction,
Take away the drives for pleasure!
Lusty serenades! Erotic
Urges by the moonlight dancing!
Why have you become despotic
On the verge of slow passing?
Thus, my ties with wicked gender
Mark an end. Thus ends an era!
Catalina! Catalina!
(Enters Skull of the Commander)
Skull:
Well, greetings, Caballero!
Decades lost, without water,
Light and heat — just sand and ashes.
Don Juan:
(retreats in horror).
Holy Mary! Goodness gracious!
Name yourself!
Skull:
Don Juan:
Which one of Annas?
Of Toledo? Of Grenada?
Or perhaps the one who echoes
To this day the song of ardor?
Weeks of mirth, indeed, they happened.
I remember us! Together!
Well, and how is she at present —
Or… I should not raise the matter.
Am I right that once her spouse
Fell a victim to misfortune?
Skull, is that what you are broaching?
I am fully at your service.
Skull:
Let Higher Institution
Guilt to vile creatures render.
You have faced the retribution
Through demise of youthful splendor.
I, Old Skull of the Commander,
Came to gloat, for from this moment
We shall lie together under
Same graveyard, forever dormant.
We shall lie together under
Same graveyard, same gravely features.
I, Old Skull of the Commander,
You, Old Skull of Vile Creature.
Don Juan:
(with laughter):
Rather?
Vengeful for an old affair?
Either you adore to pamper?
Or intend to truly scare?
Scare not! I've known reason
With demise at close distance.
While today age yearns to weaken
Fleeting grasp on my existence.
Skull:
The touch of death — contrast it
to pursuits of whore's embraces.
Your life passed, devoid of spirit.
Filled instead with earthly pleasures.
Don Juan:
In earthy pleasures
Passed my life, and mighty precious
Shall become a sleeping blanket.
What remorse cannot encounter,
An oblivion surrounds.
Skull:
It's time. The midnight's thunder.
Moles and worms are making rounds.
Don Juan:
Divinely given,
Flesh and charm have been exhausted.
Lead the way, o morbid villain,
Have your foe remotely hosted,
Serving justice to your mission.
But do tell me, Skull, what cometh
At that juncture, beyond numbness,
Beyond silence.
Skull:
What cometh?
Darkness, sealed from will and vision…[21]
Наследие
Давид САМОЙЛОВ
(1920–1990)
1 июня 2010 года ему исполнилось бы 90 лет
ИЗ РАННЕЙ ПОЭМЫ
В послевоенные годы Самойлов в своем творчестве упорно тяготел к крупным поэтическим формам. Несколько поэм он так и не завершил, оборвав на полуслове. Но даже и три законченные автор вряд ли счел удачными, поскольку так и не опубликовал, хотя «Шаги Командорова» включил в начальный вариант своего избранного «Равноденствие». Однако опыт «несостоявшихся» поэм был наверняка автору полезен — некоторые их интонации и мотивы потом отозвались в его зрелых сочинениях. Ранние поэмы Самойлова, завершенные и лишь начатые, вошли в сборник «Поэмы», выпущенный издательством «Время» (2005). Однако не все: была у Самойлова попытка создать поистине монументальное произведение, даже не поэму, а, скорее, роман в стихах. В архиве Самойлова сохранилось несколько поэтических отрывков под общим заголовком «Из поэмы». Вот первый из них.
Александр ДАВЫДОВ
Вступление
Россия! Кто ее опишет
Бесспорной правотой дыша!
Непостоянством всех излишеств
Отмечена ее душа.
Всегда опричнина, крамола,
Горят в скитах еретики.
И свято верят богомолы.
И косы точат мужики.
Всегда кому-то руки рубят.
Кому-то кандалы куют.
И страстно любят. И не любят.
Кому-то воли не дают.
Всегда в мучительных вопросах,
Всегда — широкие ветра.
Царя-Ивана острый посох
Или шпицрутены Петра.
Секи, расстреливай у стенки,
Кнутом на псарне запори! —
Она поверит песням Стеньки,
Емельку возведет в цари.
Ей, своевольной и упрямой,
Прошедшей степи и леса,
Строителям бессмертных храмов
Дано выкалывать глаза.
Ей вечно меры не хватает,
Ей вечно хлеба не дают. —
Ее за шиворот хватают
И носом в истину суют.
Как ни приманивают лаской,
Как ни грозны временщики,
А все бунтуют на Сенатской
Лейб-гвардии бунтовщики.
Когда широкими мазками
Россию кисть соединит,
Направо ляжет степь донская,
Налево — северный гранит.
Косые мускулы Урала,
Протянутого, как рука,
Из стран тайги в страну Арала,
В безводный край солончака.
Там, как закат меняя краски,
Слепя лазурью и сурьмой,
Гудит пульсирующий Каспий,
Как сердце Азии самой.
А там — из глухомани хвойной
Летит в страну степных отар
Река, венчающая войны —
Рубеж германцев и татар…
Лети, как конь с косящим оком,
От смутных берегов Невы,
От голубых туманов Блока
До лермонтовской синевы!
В Москву, где связкой сухожилий
Сплелись железные пути.
В их туго скрученной пружине
Порыв таится взаперти.
Но вдруг курок рванет шептало,
В гремучий капсюль бьет боек.
И снова пуля засвистала.
И слава по степу поет.
А пуля точно в сердце метит,
Всегда бесспорна и права:
Пускай Бандера ей ответит
И возмущенная Литва!
Идут года. Ревут буруны.
Гудки съедают тишину.
Забыты войны за Коммуну,
Настали войны за страну.
Проходят дни. Уходят сутки.
Опять предчувствие грозы.
Мы повторяем предрассудки,
Чтоб вновь приняться за азы.
Замедли бег! Спустись пониже!
На полустанок забреди.
Перелистай страницы книжек.
Свою тоску разбереди.
Страна едва встает из тифа.
В нетвердой памяти — провал.
На полустанках тихо, тихо.
Там спят заборы наповал,
Перронов свайные постройки.
И слышно, как прикрыв глаза —
Эпоха на больничной койке
Листает рукопись. Назад?
— О нет! Лети с косящим оком,
Как конь среди степной травы,
От голубых туманов Блока
До лермонтовской синевы.
Сквозь все болезни и мороки,
В переплетенье всех путей…
Ревут буруны. Спят пророки.
Слепит песчаная метель;
И нас трясет в чаду болезней,
Не размыкая тяжких век,
Век Девятнадцатый, железный,
И нынешний — атумный век.
Апрель 1946
