Мокрая зима
Раньше, я помню, зимой любовались,
С горки высокой на санках катались,
Строили крепости… Нынче ж – беда:
Снежной зимы не осталось следа.
Дождь моросит, расползаются лужи,
Отдых такой нам, пожалуй, не нужен.
Лучше уж дома у печки сидеть —
С дедушкой песни любимые петь.
Я бегу босиком по рассветам...
Я бегу босиком по рассветам,
По траве, по росе леденящей,
По уже запоздавшему лету
И по звёздам на небе блестящим.
Я ловлю каждый миг уходящий,
Исчезающий сразу из виду.
Забываю под ливнем летящим
Жало зла и слепую обиду.
Сказка русской зимы…
Деревенька. Снега.
Запорошена в город дорога.
Жёлтый свет из окна.
Синих елей стога.
И душа просит милость у Бога…
Снегов беспризорные горы —
Стога вездесущей зимы,
Рождественских ёлок узоры,
Тропический запах хурмы.
Разлито безмолвие в дрожи
Слепого январского дня.
Как тихо... Я чувствую кожей
Твой взгляд, что целует меня...
В сладком сумраке спящего дома
Мне с собой хорошо и легко,
Первобытная мягкая дрёма
Собирает соцветья стихов.
Шепчут сонмы сиреневых сосен
В задремавшем волшебном саду,
Где в дождях заплутавшая осень
Стелет листья на гладком пруду.
Дойти до корней, до основ,
Отбросив пустые сомненья.
Я слушаю шорохи слов
И ритма тугое движенье.
Мечом не разрушу мечты, —
Мучительны каждые роды,
И слово летит с высоты,
Даруя поэту свободу.
Серебристые струи осенних дождей
Выбивают по крышам мелодии грусти,
Я запру на замок ворох летних затей,
Чтоб зимой воскрешать нежных бабочек буйство,
Чтоб зимой отомкнуть заржавевший замок
И увидеть тревожную россыпь рассвета,
И вспорхнёт лёгких крыльев лесной ветерок
Так давно потускневшего сладкого лета.
Предпочитаю письменную речь,
Она в молчанье легче мне даётся.
Уста молчат, ну а душе неймётся
Безмолвье в слово на листе облечь.
Предпочитаю письменную речь,
Когда шумят, галдят в атаке спора.
Она не так быстра, но эта скорость
Мне помогает душу уберечь!
Меня спасает письменная речь,
Когда слеза мою туманит душу.
Перед бумагой никогда не струшу!
Исповедальна письменная речь
Любовь слепа, а горе зорко,
Кто в горе руку мне подаст?!
Любовь предаст, а горе-горько
Страданьем исцеляет нас.
Но вот сквозь стиснутые губы
Шепчу с тоскою вновь и вновь:
Избавь, Всевышний, от остуды,
О дай мне, дай ещё Любовь!
Ель-свеча стоит в конце дороги.
Я иду на этот белый свет…
Прочь с души сомненья и тревоги!
Подрастаю я душою в Боге,
И преград для Божьей силы нет.
Тучи свинцовые небо покрыли
И, над Детинцем повиснув, застыли.
Голубь вздремнул на ступенях собора,
Пенье услышав небесного хора.
Колокол спит. Не волнуется Вече.
Всюду затихли и звоны, и речи.
Дождь моросит над Кремлём и Софией.
Меч крестоносца и копья Батыя
Где-то лежат за широкой рекой,
А над Софией – осенний покой.
Пахнет листвой уходящего года,
Древнею Русью и словом «свобода».
Нет цветов на могиле Блока.
Загрустил потемневший снег.
Предсказал Гамаюн синеокий
Невозвратного времени бег.
Постою на безлюдной тропинке,
Помолюсь над угаснувшим днём,
И растают холодные льдинки
В растревоженном сердце моём.
Гроздь рябины к могиле поэта
Положу я на тающий снег,
И лучи предзакатного света
Посулят половодья разбег.
Оранжевый листок упал на плечи,
и пробудилась спящая душа.
Околица – берёзовые свечи
и шорохи речного камыша.
Дрожит роса на зелени осоки
в предчувствии снегов и ветряка.
Призывный клич над омутом глубоким
свинцовые заполнил облака.
Смешала осень запахи и краски,
Янтарно-изумрудные холсты
развесила по миру без огласки
среди житейской нашей суеты.
В тишь Лукоморья позвала тропинка,
где дремлет богатырь – кленовый лист.
Чуть-чуть спугнув нарядную осинку,
трёхрядку ладит ветер-баянист.
Лукавое, божественное – рядом.
Сомнений ком – седая голова.
Но лечит всё осенняя прохлада
и превращает травостой в слова.
Памяти архитектора Коробова
Дворцы Петербурга! Вы дети Растрелли,
барокко взметнувшего в небо качели.
Парадные залы, огни и фонтаны
рассеяли вмиг Петербурга туманы.
Сквозь призму лесов и шипение фабрик
я вижу под парусом русский кораблик,
летящий над морем в Галерную пристань,
где Коробов строил дома неказисты.
Аптеки и склады, сараи для флота —
России нужна и такая работа!
Черти, архитектор, валы да стропила,
готовь молотки да зубастые пилы!
«Иваном» – назвали, «Иваном» – крестили.
А где и когда – все архивы забыли.
Лишь помнят Голландии Новой каналы,
как шёл он со службы смертельно усталый.
Промокшие ноги сушил у камина,
А рядом стояли два маленьких сына…
За окнами ветер свирепый ярился,
но крепла Россия, и град возносился.
Открываю книжки записные,
но молчат из прошлого звонки.
Только всюду голоса родные
окликают: в поле, у реки.
Из былого тихо и неспешно
мне они расскажут обо всём:
о своих несбывшихся надеждах
и о счастье, что входило в дом.
За окном – тяжёлые туманы,
лист парит под кронами осин.
Телефонный номер – в сердце рана,
и тепло ладоней: «Здравствуй, сын!»
Меж Петербургом и Москвою
Есть легендарный древний край
С печальной русскою душою,
С весёлым именем Валдай.
Иваном Третьим осаждённый,
Лишился Новгород свобод,
А «Вечник» – колокол соборный —
В Москву отправили. Но вот
Валдайские крутые горки,
С подводы там сорвался он
И раскололся на осколки,
Низвергнут, но не покорён.
И все осколочки, оскольцы,
Освободившись от оков,
Вдруг превратились в колокольцы,
Запев на тыщи голосов.
А ямщики, здесь проезжая,
Их подобрали и спасли,
И колокольчики Валдая
С тех пор звучат по всей Руси.
Далека ли ты, моя дороженька?
Лишь бы сил хватило на пути,
Лишь бы только выдержали ноженьки,
Лишь бы только всю тебя пройти.
Озарится солнцем утро раннее,
Защебечут птицы в тишине,
Позовет меня дорога дальняя
В край родной, к забытой стороне.
Ты веди, веди меня, дороженька,
К домику в сиреневом саду,
Постучу в оконце осторожненько
И без сил, как птица, упаду.
Но никто меня не встретит ласково,
Отзовётся домик тишиной.
Только щебетать мне станут ласточки
И кружиться будут надо мной.
А пока шагаю по дороженьке
И считаю вёрсты на пути.
Помоги, Всемилостивый Боженька,
К роднику родимому дойти.
Стали ночи намного короче,
Продолжительны дни, и ясны,
А февральская вьюга пророчит
Нам приход долгожданной весны.
Что-то в нас по весне встрепенется,
И, взлетев, за собой позовёт,
Веселей ретиво́е забьётся,
А душа соловьём запоёт.
И утихнут былые печали,
И с невиданной силою вновь,
Озарив неоглядные дали,
Вспыхнут Вера, Надежда, Любовь!
Всё былое-прошлое
Замело порошею,
Лишь стихи остались
И живут в душе.
Пролетели годики,
Отходили ходики,
Цепь замкнулась времени:
Каждый день – клише.
Дети наши выросли
Не в слезах и сырости,
А в любви и счастии:
Мама-папа – есть.
Школу все окончили,
Вузом озабочены,
Есть любовь у каждого,
Благородство, честь.
Согрей меня своим стихом,
Чтоб я, придя домой с работы,
Спешила в руки взять твой том,
Усталость сбросив и заботы.
Изранить сердце мне не дай,
Оно и так уже устало...
За окнами звенел трамвай,
Луна вопросы задавала...
Пусть шум машин и ветра вой,
Дождливое, сырое лето.
Я, закрывая томик твой,
Живу, стихом твоим согрета.
Опять мне снилось детство.
Сирены нудный вой.
В подвале по соседству
Мальчонка чуть живой.
Опять всю ночь терзали
Фугасы тишину.
В подвале проклинали
И темень, и войну.
Над низким сводом гулко
Ломился в дом металл
И сыпал штукатурку
На головы подвал.
И замирало резко
В груди под мёртвый свист.
Неслышно,
Занавеску
Вспугнув,
Зелёный лист
На стол мне бросил ветер.
В нос прянул майский мёд.
Чу! Детство, детство где-то
За окнами идёт.
Шаля, смеясь, шагает
Под звонкий гам весны.
Я рад: оно не знает,
Что есть такие сны.
