Моя начальница, инженер-метеоролог Лидия Ростова, которая мне, двадцатидвухлетнему, в матери годилась, стояла у окна с веткой ивы в руке и то и дело тихонько прикладывала ее к лицу. И я вдруг отметил про себя, что за два года у Лидии Георгиевны заметно прибавилось седых волос.
Но что юности до седин?! Что ей до слишком длинного срока договора! Что молодому, горячему парню до скудости северных пейзажей? Он любит одну милую женщину, и все краски мира живут в его сердце!
В Арктику я стремился с детства, при первой возможности убегал в тундру с ружьем и фотоаппаратом, нисколько не устал за прошедшие два года и буквально на днях подписал продление договора еще на год!
И с радостью прочитал у Маяковского:
«У меня в душе ни одного седого волоса,
И старческой нежности нет в ней!
Мир огромив мощью голоса,
Иду – красивый,
Двадцатидвухлетний».
Прошло тридцать лет.
Я исходил-изъездил полуостров Таймыр вдоль и поперек на вездеходе, снегоходе, на лодке, пешком и вплавь, ползком и на карачках. И убедился, что грехи геологов против тундры и тайги – ничто по сравнению с бесчинствами нефте-и золотодобытчиков, которые относятся к земле, данной нам Богом, как к злейшему врагу.
И вместе с опустыниванием природы происходит и опустынивание душ человеческих.
Во время моей работы в интернациональной экспедиции «Mammuthus» случилось нам пролетать над горами Хэнка-Бырранга, и я уговорил руководителя полетов сделать круг над ледником, а сам открыл окошко и стал смотреть одновременно и в прошлое, и в настоящее,
Ледник ужался, как шагреневая кожа, а местами трещины и талые воды разорвали и расчленили его. Сверху воочию видно, что климат потеплел: площадь ледника значительно сократилась.
Вертолет сел близ той скалы, где некогда стояли лагерем геологи, и все побежали на вытаявшую каменную гряду, чтобы встать на место, где не ступала нога человека, прочувствовать величие момента и сделать фотографию на память.
Брошенный геологами тягач заржавел. Я похлопал его по рыжей скуле: «Ну что, старый работяга, сломалось твое железное сердце, и стал ты не нужен человеку?»
У старого кострища я глянул вдаль. Там, где некогда пропахали тундру гусеницы вездеходов, образовался глубокий овраг, по дну которого текла вода. И овраг, и ручей уходили за горизонт, и видно было, что с каждым годом все больше обваливаются берега этой черной раны, все глубже пропиливает быстрый поток мерзлоту, и все больше портит природу оставленный человеком железный след.
А под скалой, там, где мы с Ингой Андреевной посадили два росточка, стеной стояли кусты ивы. Высокие и ладные, с полными семян сережками на вершинах. Молодая поросль виднелась уже и на той стороне ручья и мягкой зеленой щетиной спускалась вниз, к рукотворному оврагу. Еще пара десятилетий, ива заселит его берега, и эрозия мерзлоты остановится.
Природа сама себя лечит, если ей не мешать.
Какая радость сердцу!
Я провел рукой по гибкой ветке, и листья, каждый по-своему, отозвались на прикосновение.
Я подышал на них и согрел, с удивлением сознавая, что в каждой клетке каждого листа пульсирует и бьется жизнь, как и в клетках моего тела.
«Как вам живется, земляки? Тяжко, небось, по десять месяцев на морозе?»
«У нас, нет выбора, где пустить корни. Но зато сверху лучше видно!»
«Что же вам видно, малышня?»
«А видно, как твои собратья в Сибири леса вырубают, На Ямале тундру нефтью заливают, в Норильске дымом и газами все живое отравляют. Разве так ведет себя хозяин в своем доме?»
«……..»
«Не молчи, Человек, отвечай!»
Но мне уже кричали:
– Быстрей, быстрей, вылетаем!
Обрадованный, что вынужден прервать разговор, я побежал к вертолету.
…И открылся горизонт до самых опустевших берегов Амазонки, до вырубленных лесов Анголы, Индокитая и Калимантана, до набирающей мощь Сахары, и до закиданных мусором островов океанских.
Все дальше проникает пустыня в души человеческие, и нет ответа Полярной Иве.
Андрей Кунарев. Из цикла «Полоса»
Ночью тихою, летнею, звёздною —
Только дали, да выси, да ширь —
Пахнет травами, свежестью росною
Да свободою дикой мир.
Никого – только ветер волною
Набегает, ероша полынь,
И касается тёплой щекою,
Как, нашкодив, ластится сын.
И идёшь напрямки к горизонту,
А на сердце восторг да печаль,
И вздыхает, мечтая о чём-то,
Тёмно-синяя тёплая даль.
Олег Солдатов. Всем порой бывает жутко, или Кремль – это не шутка
О книге «Кремлевские призраки», романе в рассказах Игоря Харичева
Книга, о которой пойдет речь, впервые была издана в 2000 году, с предисловием Риммы Казаковой, смешным тиражом – всего 1500 экземпляров. Все читатели романа могли уместиться в одной многоэтажке… А в масштабах страны – 1500 книжек на 100 миллионов читателей… Что это – капля в море?.. И вот – второе издание, обратите внимание – новая редакция. Минул добрый десяток лет, автор имел возможность по-новому взглянуть на свое творение.
Книга эта написана в довольно экзотическом жанре – роман в рассказах. Если иной прозорливый читатель решит, что персонажи романа будут кочевать из рассказа в рассказ, то он ошибется лишь наполовину. Герои сменяют друг друга: разные фамилии, пиджаки, кабинеты… и сходятся вместе уже ближе к финальным страницам романа. Главное, что объединяет эти сногсшибательные (я не шучу!) истории – общая тема: власть… И конечно, место действия – Кремль, его темные коридоры, таинственные закоулки… О, тут есть о чем поведать!.. Приведу один любопытнейший факт: когда Ленин находился в Горках и с трудом передвигался после очередного приступа тяжелой болезни, по свидетельствам очевидцев, его призрак видели в Кремле, он ходил бойко и быстро, «поднимался в свою квартиру», «заходил в свой кабинет», «вновь направлялся в Совнарком, проходил в зал заседаний» и «даже совершал прогулку во дворе Кремля», где, кстати, его «приветствовал отряд курсантов школы ВЦИК, занимающихся на площади». Недоверчивый читатель, конечно, возразит, что это мог быть переодетый двойник Ленина, какие имелись и у Сталина, и у пр. Но многие, в том числе и «Комсомолка» до сих пор трубят о том, что по Кремлю бродит призрак Ленина: «…однажды, засидевшись за бумагами до полуночи, главный кремлевский администратор вдруг явственно услышал, что наверху (в музее-квартире Ленина) поскрипывают половицы – кто-то беспокойно ходит по комнате мелкими шажками: вперед-назад, вперед-назад… Филатов не придал этому значения… но на всякий случай перестал задерживаться в кабинете до полуночи».
Конечно, можно все подвергать сомнению… объяснять необъяснимое, но… Не интересней ли, хотя бы на время, поверить?.. К чему и призывает автор. Он открывает нам Кремль, не только как символ российской власти, государство в государстве, но и как обитель призраков, средоточие мистического ужаса и векового страха… Там возможно все что угодно: и ночная «тусовка» вождей пролетариата, от Ленина до Черненко в обществе Инессы Арманд и Надежды Алиллуевой, и демоническая встреча с древним старожилом, свидетелем времен Петра I и Иоанна Грозного, и даже рисковый вояж влюбленной парочки искателей острых ощущений…
Призраки властителей тщетно пытаются исправить ошибки, доделать несделанное, спорят о жизни… о жизни в России. Тут уместно вспомнить небезызвестного французского маркиза и недурного писателя Астольфа Де Кюстина. Как известно, в 1839 году, совершив путешествие по северной державе, сей ученый муж заключил свои наблюдения тем, что основной чертой русского народа назвал раболепие. Автор «Кремлевских призраков» видит главной чертой страх. Что весьма близко… Немногое изменилось в государстве российском за полтора века…
Автор – теософ, он предлагает свой взгляд на многие тайны, выводит сложную закономерность «воцарения» одиозной фигуры Сталина, он даже пишет новое Евангелие – откровение большевиков, притчу о советском времени, расставляя всех по своим местам и раскладывая историю по полочкам. Кстати говоря, автор – дипломированный историк. Ему ли не знать тонкостей… Затрагивая весьма и весьма серьезные темы, опускаясь до глубин неведомых и поднимаясь до высот горних (в романе немало цитат из Святого писания), он, в то же время, не враг хорошей шутке и анекдоту («Двое и полковник Гавриков»). Приятно, не скрою, читать книгу и понимать, что писатель не только талантлив литературно, но еще и умен.
Теперь несколько слов о том, как это сделано… Возьмем, например, рассказ «И был вечер, и была ночь». Он помещен в сердцевину романа. И, пожалуй, не случайно… Представьте слоеный пирог. Первый план – сюжетный: история мужской дружбы со школьной скамьи, встречи, пьянки, споры до драки… Второй план – временной: развернут фоном через образ отца одного из героев, высокопоставленного офицера КГБ, его рассказы, беседы, воспоминания. И третий план – философский: осмысление минувших дел в свете вечных истин, вне времени. Это только три наиболее заметных плана, а если приглядеться внимательней…
