ИЗ КНИГИ «ЗИМА»
Снега зыбучей пеленой
Дрожат меж небом и землей,
И с мягких, низких облаков
Безмолвный слышен чей-то зов.
Проходишь ты над облаками
Уже неслышными шагами
И на меня ты не глядишь,
Но в сердце льешь святую тишь.
И буйных дум моих смиряешь
Неукротимую волну.
И тихо путь мой направляешь
В обетованную страну.
[1920]
«Напоена морозной мглою…»
Напоена морозной мглою
Перед окном моим трава
И с мертвой смешана листвою,
Но всё жива еще, жива.
И много злобных бурь промчится
Над каждым дрогнувшим стеблем,
Пока от жизни отрешится
Она под зимним серебром.
17 октября 1921, Сергиев Посад
«В белоснежной колыбели…»
В белоснежной колыбели
Укачали нас холмы.
Эти маленькие ели
В белых ризах — это мы.
Окрестила и забыла
В тихом поле нас метель.
В белый саван обратила
Нашу детскую постель.
И уснули мы, принцессы,
Под короной ледяной,
Зачарованы небесной
Белизной и тишиной.
19-20 ноября 1922, Сергиев Посад
«На закате розовые дали…»
На закате розовые дали
Поля белоснежного грустны.
С неба веют сизые вуали
Стынущей предсмертной тишины.
Ели, точно в ризах погребенных,
У дороги служат парастас.
Вспыхнул луч на колокольне дальней,
Вспыхнул — и погас.
10 февраля 1926, Сергиев Посад
«Снег на солнце пахнет морем…»
Снег на солнце пахнет морем.
Сердце полно крепким горем
И морозную печать
Не сумеет расковать.
Волны кинуло далеко
Море снежное к востоку,
Там, где синий окоем
Над пустынным серебром.
Море. Горе. Саван белый.
Черный лес заиндевелый.
Сколько тут замерзших слез
В космах елей и берез.
11 марта 1929, Сергиев Посад
Золотая осень озарила
Золотую о тебе тоску.
Из всего, что летом жизни было,
Для тебя я багряницу тку.
Убираю трепетной листвою
Голубой хрустальный твой чертог.
Ты пройдешь незримою тропою
Далеко от всех земных дорог.
Паутины радужные будут
Точно слезы в никнущей траве,
Там, где весть развеется о чуде,
О тропинке в горней синеве.
1918, Киев
«На осенние флоксы, на бархат вербен…»
На осенние флоксы, на бархат вербен
Льется дождь утомительно длинный.
Преломленье времен. Близкий осени плен.
Сиротства и Печали крестины.
В пожелтелой траве чахлый клад золотой,
Дар последний умершего лета
Ветром с яблони сорван, над мокрой травой,
Смотрит яблоко поздним приветом.
Сыро в комнате. Печка грустит без огня.
Скоро окна мои затеплятся.
Плачут в стеклах дождинки, уныло звеня,
Думы черные в сердце стучатся.
10 сентября 1922, Сергиев Посад
«Об отлете, о попутных ветрах…»
Об отлете, о попутных ветрах,
О краях заморских птичий гам
В роще, первым золотом одетой,
Не смолкает долго по утрам.
Рдяных бус брусники переспелой
Вьются четки в золотистых мхах.
Бабье лето переплетом белым
Заплелось на травах и кустах.
Сух и глух протяжный ропот сосен.
Выше стал хрустальный небосвод.
Ничего уже душа не просит,
Собираясь в дальний перелет.
4 сентября 1923, Тимхово
«Кровь коралловой рябины…»
Кровь коралловой рябины
Над моей убогой крышей
Снова рдеет в небе синем,
Снова небо стало выше.
И прозрачней в небе стали
Очертанья всех вещей.
И, летая, заблистали
Паутины меж ветвей.
Сад окутан паутиной.
Кровь коралловой рябины
Чашу Прошлого кропит.
Жизнь в гробу хрустальном спит.
9 сентября 1925, Сергиев Посад
Безветренный сентябрьский день.
Как облака пурпурно-золотые,
Воздушных кленов рдеет в небе сень,
И солнцем осени победно залитые
Сияют липы редкою листвой
Над черными графитными стволами.
Овраг одет сверкающей парчой,
Ручей сверкает тонкими струями.
Сквозь сеть узорную поникнувших ветвей
Реки просветы серо-голубые.
Душа, притихнув, дальних ждет вестей
И верит, что они благие.
26–30 сентября 1925, Москва
Завороженной тишиной
Тропинку осеняют ели.
Как хорошо в лесу одной
Брести бездумно и бесцельно.
И только слушать, не дыша,
Как ветра шум сухой несется,
Как листья под ногой шуршат,
Как высшим миром сердце бьется.
30 сентября 1926, Сергиев Посад
Безмолвен Кремль. Навек Иван затих.
Молчат угодники в гробницах вековых,
Царям не встать из-под чугунных плит,
Минувшее без пробужденья спит.
На мостовой огромного двора
Детей советских кое-где игра
Смущает тишь. Мелькнул солдатский шлем,
И снова Кремль пустынен, глух и нем.
Лишь телефонов провода гудят.
Там во дворцах не спят и не молчат,
Но для меня невнятны их слова,
Их тайный смысл ловлю едва-едва…
Они, скрываясь масками, бегут
Во глубь Истории, где ждет их Страшный Суд.
1 марта 1925, Москва
«Людской волны томительные всплески…»
Людской волны томительные всплески,
Жужжащая трамваев череда,
Автомобиля выкрик нагло-резкий,
На мрачном доме красная звезда.
Мечтательный и нежный голос скрипки —
Рябой слепец играет у стены
И слушает с экстазною улыбкой
Тоскующий напев своей струны.
Разносчик груши буро-золотые
Прохожих молит «дешево купить».
Безликие, глухие и немые
Прохожие спешат доткать дневную нить.
1 октября 1925. Ночная Москва
ИЗ КНИГИ «AD SUOR NOSTRA MORTE»
Шаги твои уже слышны,
Уже твое дыханье веет
Сквозь оглушительные сны.
Но сердце верить не умеет,
Что буйный мир его тоски
Единым царским мановеньем
Твоей целительной руки
Уснет без муки воскресенья.
Что в царстве благостном твоем,
В твоей прохладной светлой сени,
Земным сожженная огнем,
Найду я к Вечному ступени.
[1918]. Киев
«Будем как дети. Сядем под ветви…»
Будем как дети. Сядем под ветви
Дерева жизни. В ручьях из слез
Лицо умоем, как будто эти
Струи из капель цветочных рос.
Сердцем с трепещущей в нем стрелою
Станем, как бьющейся птицей, играть.
Потом укачаем его и землею
Тихо начнем засыпать.
И уснем, обнявшись в садах Эдема,
Простив друг другу пролитую кровь
И поверив, как дети, что играли всеми,
И Жизнью, и Смертью правит Любовь.
4 января 1922, Сергиев Посад
«Сломан стебель колоска…»
