Семён Кирсанов - Поэтические поиски и произведения последних лет

Усатые,
         мундирные,
вращая
         крупы жирные,
въезжают
         уланы
в какой-нибудь
         Тамбов.
Глядят глаза
         лорнетные
на клапаны
         кларнетные,
и медный
         кишечник
вывалил
         тромбон.

Из-за кастрюль
         и чайников
медлительных
         начальников
кокарды
         кухарки
увидят
         с этажей.
У булочных,
         у будочек
закинут
         нити удочек, —
письмовник
         и сонник
прочитаны
         уже.

«В кофточке
         оранжевой
я приду
         на ра́ндевой,
с бравым
         уланом
пойду
         на променад.
Ты меня
         лишь вызови, —
выйду,
         стану визави,
но так,
         чтоб хозяйка
не взнала
         про меня».

И скинет
         белый фартучек,
на стенке
         веер карточек,
и пудра
         «Леда» —
на шкафчике
         ночном.
Он снимет шашку
         вескую,
окошко —
         занавескою…
Мы же
         песню
новую
         начнем!

Гремят возы
         обозные,
проходят
         шапки звездные,
и топот
         копытный
трогает
         панель.
Идем
         с тугими нервами,
работой
         и маневрами
покажем,
         покажем
защитную
         шинель.

Не с шашнями,
         а с шашками,
с потными
         рубашками
едем
         по этим
тамбовским
         мостовым.
Не вертимся
         пижонами
с чиновничьими
         женами, —
обходим
         дозоры
и на часах
         стоим.

Вымерли
         усатые,
позеленели
         статуи,
а степи
         качают
султанов
         ковыли.
Гордимся
         Первой Конною
и с выправкой
         спокойною
внимаем
         зарубежному
бряцанию
         вдали!..

После битвы на Згло —
         месяц побагрел.
Мертвецы без голов
         спали на бугре.

— Ой, Петро, ой, Хома,
         головы нема!
Ой, Вакула Русачук,
         где мой русый чуб?

Ой, боюсь я, боюсь —
         срежут сивый ус,
будут водку пить,
         ей-ей, из башки моей!

— Чи вставать, чи лежать,
         батько атаман?
Чи лежать, чи бежать
         к жинкам, по домам?

…Подняло, повело
         по полю туман…
— Подымайся, Павло! —
         гаркнул атаман.

— Подымайсь, шантрапа
         В поле ни беса́!
Подбирай черепа,
         целься в небеса!

В небесах широко́
         тучи свист разнес.
Сколько было черепов,
         столько стало звезд.

Гололоба, глупа,
         добела бледна —
атаманья голова
         поплыла — луна…

Хлопцам спать,
         звездам тлеть,
ну, а мне как быть?
         Брагу пить,
песни петь,
         девушек любить!

Песня мной не выдумана
хоть затейна видом она;
песню пели слепцы
под селом Селебцы.

Мы работаем в краю
       кос,
                вил,
                     сена,
желто-пепельных гравюр,
       где
                туч
                          пена.

Мы, как кисти, рожь несем,
       наш
                холст —
                               лето.
Хорошо нести жнецом
       сноп,
                 сноп
                               света.

От долин, долин, долин
       туч,
                 туч
                           туши.
Косари бредут вдали,
      свет
                звезд
                            тушат.

Кубы хижин, куб бугай,
       сто−
               гов
                        кубы.
Скот уходит на луга
        же−
            вать
                        губы.

Где коровы плоский лоб,
         ка−
                  дык
                          в зобе,
гонят медленных волов:
       — Цоб
                   цоб,
                           цобе!..

Проса желтую струю
          на−
             земь
                       сыпя,
кормят птицу пеструю:
      — Цип,
                    цип,
                          ципа!..

Косу к утру отклепав,
       жнец,
                жнец,
                         жница
ждут, когда взойдут хлеба,
        им
             рожь
                          снится.

И ребячий ровен сон:
        ку−
               ку−
                         рузой,
к ним приходит Робинзон,
          зон,
                  зон
                            Крузо.

Чтоб под утро дождь босой
        не
              смял
                           злаки, —
под косой, косой, косой
        ляг,
               злак
                        сладкий!

Я слов таких
         не изрекал, —
могу и ямбом
         двинуть шибко
тебе,
         любовный мадригал,
о, ундервудная машинка!

Мое перо,
         старинный друг,
слети,
         воробушком чирикнув,
с моих
         невыпачканных рук
чернил
         рембрандтовой черникой.

И мне милей,
         чем лучший стих
(поэзия
         нудна, как пролежнь!),
порядок звуков
         Й I У К Е Н Г Ш Щ З Х,
порядок звуков
         Ф Ы В А П Р О Л Ы Д Ж.

Я осторожно
         в клавиш бью,
сижу не чванно,
         не спесиво,
и говорит мне,
         как «спасибо»,
моя машинка:
         Я Ч С М И Т Ь Б Ю.

Чернильный образ жизни
         стар.
Живем
         ЦАГИ и Автодором.
И если я —
         поэт-кустарь,
то все-таки
         кустарь с мотором!

Под кирпичного стеною
сплю я ночью ветряною
         (тут и гордость,
                    тут и риск!).

Что мне надо спозаранок?
Пара чая, да баранок,
         да конфетка —
                       «барбарис».

Каждый утренний трактир
хрупким сахаром кряхтит,
в каждой чайной
                       (обычайно!)
чайка чайника летит…

Это зрелость? Или это
только первая примета?

Обхожу я скверики,
подхожу к Москве-реке —
         по замерзшей по реке
               я гуляю, распеваю
                    на одесском языке!..

Это юность? Или это
свойство каждого поэта?

Все, что было, — за плечом,
все, что было, — молния!
Нет! Не вспомню ни о чем,
на губах — безмолвие…

Я родился, как и вы,
был веселым мальчиком,
у садовой у травы
забавлялся мячиком…

Это детство? Или это
промелькнувшая комета?

Так живи, живи, поя,
в сердце звон выковывая,
дорогая жизнь моя,
дудочка ольховая!