Бумажные кресты
Намёк наивный на спасенье —
На стёклах белые кресты!
Со смертью мы теперь на «ты».
Намёк наивный на спасенье…
Среди вечерней темноты
Они — как кладбища виденье,
Не приносящие спасенья
На окнах белые кресты.
У всех машин, как у слепцов,
Очки лиловые надеты.
И мгла ползёт со всех концов.
Но у машин, как у слепцов,
Чутьё ползти среди домов,
Минуя ямы и кюветы…
У всех машин, как у слепцов,
Очки лиловые надеты.
Хоть телефон давно уж выключен,
Не говори, что связи нет.
Пусть ты из мирной жизни выхвачен
И телефон давно уж выключен,
Ты всем знакомый, всем сосед.
Ведёт друг к другу вещий след.
А телефон — пускай он выключен —
Есть связь, хотя звонков и нет.
Играют вальс, наивный вальс,
Одной рукою на рояле.
На домрах раньше здесь играли.
Играют вальс, наивный вальс,
Но жадно слушают все в зале.
А бомба рядом взорвалась,
И вальс умолк, наивный вальс,
На расколовшемся рояле.
Спасибо, что овёс не сжат.
Под снегом соберём колосья,
Над каждым зёрнышком дрожа.
Спасибо, что овёс не сжат
И кочерыжки тут лежат —
Их под бомбёжкой кто-то бросил.
Спасибо, что овёс не сжат:
Мы с дочкой соберём колосьев!
Какой-то страшный великан,
Вдруг разозлившись, топнул оземь.
И дом качнулся, будто пьян.
Ведь это страшный великан!
В подвале задрожал топчан,
Но мы пощады не попросим —
Сильнее мы, чем великан,
Что в жажде мести топнул оземь.
Залопотал на кухне кран
И смолк. Он точно клюв лебяжий.
Удавленный рукою вражьей,
Умолк наш старый добрый кран.
Как дорог стал воды стакан!
Как часто я с тоскою глажу
Давно замолкший медный кран,
Холодный, точно клюв лебяжий!
Она играет всё подряд,
Чтоб страшно не было, — ребёнок!
И звук так мягок, чист и звонок.
Она играет всё подряд.
А пушки кашлянут спросонок
И разом вдруг заговорят…
Шопен. Бетховен. Всё подряд,
Чтоб страшно не было, — ребёнок!
Висит халатик на стене,
А дом нет. Он был расколот
В ночной зловещей тишине.
Халатик пёстрый на стене…
Как будто здесь гигантский молот
Ударил! Это не во сне
Висит халатик на стене,
А дома нет. Он весь расколот.
…И маятник ещё качается
На уцелевшей той стене.
Нет, наше время не кончается —
Ведь маятник ещё качается:
В цехах, в редакциях, во мне
Стучит наперекор войне…
И даже здесь — он всё качается
На неразрушенной стене!
Волной воздушной сброшен с крыши,
Он ухватился за карниз.
Бывает у судьбы каприз!
Волной воздушной сброшен с крыши,
Он думал — дом гораздо выше,
Не долететь живому вниз.
И парень, вихрем сброшен с крыши,
Вцепился пальцами в карниз.
Висел на этаже четвёртом
Парнишка в дымно-чёрной мгле.
Не всё разумно на земле,
Когда на этаже четвёртом
Висишь бессильным, полумёртвым…
Как лист на сломанном стебле,
Повис на этаже четвёртом
Парнишка в непроглядной мгле.
Зажмурясь, вдруг разжал он руки.
Упал. Но есть же чудеса,
Вознаграждение за муки!
Зажмурясь, вдруг разжал он руки —
Там снега мягкая коса.
Он встал, как взятый на порук,
Раскрыл глаза. Расправил руки.
Опять — дежурить. Чудеса!
Ту скрипку делал Страдивари,
И в ней живёт крылатый бог.
Но даже мышь в углу не шарит,
Не пискнет. Видишь, Страдивари, —
На студень клей столярный варят,
Затянут туже поясок.
Прости, великий Страдивари
И в скрипке заключённый бог!
На рынке топчется толпа.
«Возьмите скрипку за буханку!»
Тулуп и жалкая осанка.
На скрипку не глядит толка.
«Старуха-то, поди, глупа,
Водой надулась спозаранку!»
И ухмыляется толпа:
«За скрипку — целую буханку?»
Домой вернулась к ночи скрипка
И там в буржуйке сожжена.
Трещала дека. Тишина
Наполнилась рыданьем скидки.
Старуха в кресле точно в зыбке.
Она играет. Да, она!
…И умерла. Сгорела скрипка,
Самой скрипачкой сожжена.
Поймали мальчика с поличным —
Он карточку на хлеб украл.
Кричала баба криком зычным.
Поймали мальчика с поличным.
Он под ударами упал,
А был он, как зайчонок, мал,
Мальчишка, пойманный с поличным,
Что карточку на хлеб украл.
Но кто-то в латаной шинели
Мальчишке подал хлеб: «Возьми!»
А может быть — на самом деле
Высокий, в латаной шинели,
Был, как мальчишка, без семьи?..
И с завистью на них смотрели:
Подумать только — тот, в шинели,
Мальчишке подал хлеб: «Возьми!»
Так был усыновлён воришка,
Рукою доброй уведён.
Всё это жизнь, не только книжка,
Что был усыновлён воришка
И дважды, стало быть, рождён
Блокадный, худенький мальчишка.
…Теперь в ремесленном воришка,
В ранг человека возведён.
…И ёлки нет. Под Новый год
В бомбоубежищах сидели.
А что страшнее — свист метели
Иль бомбы свист под Новый год,
Иль шорох мрака? Мы запели,
Мы гнали ужас от ворот…
Да, пели мы под Новый год,
Когда в убежище сидели.
Пришли на кладбище живые
В безумных поисках тепла.
И деревянные, косые
Кресты срубили мы, живые.
В печурке — космы огневые,
А после — снова тлен, зола…
Куда пойдём теперь, живые,
В безумных поисках тепла?
Мы не боимся чёрных кошек,
И впрочем — кошек больше нет.
В ладонь собрали горстку крошек.
Мы не боимся чёрных кошек
И никаких дурных примет.
Мы ждём удач, мы ждём побед…
А в городе — ни чёрных кошек,
Ни полосатых больше нет!
Твердят мне: «Сглаживай углы.
Побольше оптимизма, света!»
А я кричу, как с минарета,
Про эти самые углы.
Прикрасы мне страшнее мглы.
Дневник — потомкам эстафета.
Мы, ушибаясь об углы,
Везде находим проблеск света.
Хоть от беды зайдётся сердце,
Нам надо выжить до конца
И в наше зеркало глядеться,
Хотя как птица бьётся сердце,
И копоть вытирать с лица.
А в праздник даже приодеться.
Хотя на части рвётся сердце,
Должны мы выжить до конца.
