Кафтанишко свой по воздуху раскидывала.
Кулаками-тумаками бьет лежачего —
Вырастает выше облака ходячего.
Над рассейскими широкими раздольями.
Как пошла кидаться в люд хрестьянский кольями.
Мужикам, дьякам, попам она поповичам
Из-под ног встает лихим Сморчом-Сморчовичем.
А и речи ее дерзкие, бесовские:
«Заведу у вас порядки не таковские;
Буду водочкой опаивать-утащивать:
Свое брюхо на напастях отращивать.
Мужичище-кулачище я почтеннейший:
Подпираюсь я дубиной здоровеннейшей!»
Темным вихорем уносит подорожного
Со пути его прямого да не ложного.
Засигает он в кабак кривой дорожкою;
Загуторит, засвистит своей гармошкою:
«Ты такой-сякой комаринский дурак:
Ты ходи-ходи с дороженьки в кабак.
Ай люли-люли люли-люли-люли:
Кабаки-то по всея Руси пошли!..»
А и жизнь случилась втапоры дурацкая:
Только ругань непристойная, кабацкая.
Кабаки огнем моргают ночкой долгою
Над Сибирью, да над Доном, да над Волгою.
То и свет, родимый, видеть нам прохожего —
Видеть старого калику перехожего.
Всё-то он гуторит, все-то сказы сказывает,
Всё-то посохом, сердешный, вдаль указывает:
На житье-бытье-де горькое да оховое
Нападало тенью чучело гороховое.
Июнь 1907
Петровское
Я все узнал. На скате ждал.
Внимал: и всхлипнула осинка.
Под мертвым верхом пробежал
Он подовражною тропинкой.
Над головой седой простер
Кремня зубчатого осколок.
Но, побледнев, поймав мой взор,
Он задрожал: пропал меж елок.
Песок колючий и cухой —
Взвивается волной и стонет.
На грудь бурьян, кривой, лихой,
Свой поздний пух — на грудь уронит.
Тоску любви, любовных дней —
Тоску рассей: рассейся, ревность!
Здесь меж камней, меж зеленей
Пространств тысячелетних древность.
Прозябли чахлою травой
Многогребенчатые скаты.
Над ними облак дымовой,
Ворча, встает, как дед косматый.
В полях плывет, тенит, кропит
И под собою даль означит.
На бледной тверди продымит.
У ходит вдаль — дымит и плачет.
Август 1906
Серебряный Колодезь
Укройся
В пустыне:
Ни зноя,
Ни стужи зимней
Не бойся
Отныне.
О, ток холодный,
Скажи,
Скажи мне —
Куда уносишь?
О брег межи
Пучок
Бесплодный
Колосьев бросишь.
Туда ль, в безмерный
Покой пустынь?
Душа, от скверны,—
Душа — остынь!
И смерти зерна
Покорно
Из сердца вынь.
— А ток холодный
Ковыль уносит.
У ног бесплодный
Пучок
Колосьев бросит…
______
Эфир; в эфир —
Эфирная дорога.
И вот —
Зари порфирная стезя
Сечет
Сафир сафирного
Чертога
В пустыне —
Мгла. И ныне
Ставит Бога
Душа моя!
Остынь,—
Страстей рабыня,—
Остынь,
Душа моя!
Струи эфир,
Эфирная пустыня!
Влеки меня.
Сафирная стезя!
— А ток холодный
Ковыль уносит.
У ног бесплодный
Пучок
Колосьев бросит…—
1907
Серебряный Колодезь
Солнце тонет
Ветер: — стонет,
Веет, гонит
Мглу.
У околицы,
Пробираясь к селу,
Паренек вздыхает, молится
На мглу.
Паренек уходит во скитаньице,
Белы руки сложит на груди:
«Мое горе,—
Горе-гореваньице:
Ты за мною,
Горе,
Не ходи!»
Красное садится, злое око
Горе гложет
Грудь,
И путь —
Далекий.
Белы руки сложит
На груди.
И не может
Никуда идти:
«Ты за мною,
Горе,
Не ходи»
Солнце тонет.
Ветер стонет,
Ветер мглу
Гонит.
За избеночкой избеночка
Парень бродит
По селу.
Речь заводит
Криворотый мужичоночка:
«К нам —
В хаты наши!
Дам —
Щей да каши…»
— «Оставь:
Я в Воронеж»
— «Не ходи
В реке утонешь».
— «Оставь.
Я в Киев»
— «Заходи —
В хату мою
До зеленых змиев
Напою».
— «Оставь:
Я в столицу»
— «Придешь в столицу:
Попадешь на виселицу…»
Цифрами оскалились версты полосатые,
Жалят ноги путника камни гребенчатые.
Ходят тучи по небу, старые-косматые.
Порют тело белое палки суковатые.
Дорога далека —
Бежит века.
За ним горе
Гонится топотом.
«Пропади ты, горе,
Пропадом».
Бежит на воле:
Холмы избенки,
Кустарник тонкий
Да поле.
Распылалось в небе зарево.
_______
Как из сырости
Да из марева
Горю горькому не вырасти!
Январь 1906
Москва
Поля моей скудной земли
Вон там преисполнены скорби.
Холмами пространства вдали
Изгорби, равнина, изгорби!
Косматый, далекий дымок.
Косматые в данях деревни.
Туманов косматый поток.
Просторы голодных губерний.
Просторов простертая рать:
В пространствах таятся пространства.
Россия куда мне бежать
От голода, мора и пьянства?
От голода, холода тут
И мерли, и мрут миллионы.
Покойников ждали и ждут
Пологие скорбные склоны.
Там Смерть протрубила вдали
В леса, города и деревни,
В поля моей скудной земли,
В просторы голодных губерний.
1908
Серебряный Колодезь
Те же росы, откосы, туманы,
Над бурьянами рдяный восход,
Холодеющий шелест поляны,
Голодающий, бедный народ;
И в раздолье, на воле — неволя;
И суровый свинцовый наш край
Нам бросает с холодного поля —
Посылает нам крик: «Умирай —
Как и все умирают…» Не дышишь,
Смертоносных не слышишь угроз: —
Безысходные возгласы слышишь
И рыданий, и жалоб, и слез.
Те же возгласы ветер доносит;
Те же стаи несытых смертей
Над откосами косами косят,
Над откосами косят людей.
Роковая страна, ледяная,
Проклятая железной судьбой —
Мать Россия, о родина злая,
Кто же так подшутил над тобой?
1908
Москва
Прогуляй со мною лето:
Я тебе, дружок,
Канареечного цвета
Заколю платок.
Коль отдашь тугие косы
Мне на ночь одну,—
Сапожки на ноги босы
Сам я натяну.
Коли нонче за целковый
Груди заголишь,—
Под завесою шелковой
Ночь со мной поспишь,—
Так ужо из крепких бревен
Сколочу наш дом,
Так ужо с села поповен
В гости призовем.
Ты сумей меня растрогать:
Я — купец богат —
Сею лен, скупаю деготь
И смолю канат.
Борода моя — лопата,
Волосата грудь.
Не гоняюсь за богатой:
Ты моею будь.
Плачет девка, ручки сложит:
«Не томи меня».
Без него прожить не может
Ни едина дня.
Он — высокий, чернобровый,
Статный паренек,
За целковый ей ковровый
Подарил платок.
1908
Серебряный Колодезь
Ряд соломой крытых хижин
Встал со всех сторон.
Под одною, неподвижен,
Притаился он.
Над сквозным зеленым роем
Лепет льющих лоз.
Вьет и моет дымным зноем
Рой сквозных стрекоз.
Средь горшков, помой, корытец
Роет землю хряк.[2]
Уж алеет алый ситец
Там в дверной косяк.
Рдеет россыпь кос размытых,
Позументов блеск,
Бирюзовых глаз, несытых,
Бирюзовый всплеск.
Средь развешанных лохмотьев
Топчут ноги грязь.
Горсть провеянных хоботьев
Сыплет в коновязь.
Груди матовым опалом
Дышат из монист.
Под плетнем — навесцем малым —
Молодецкий свист.
