фонарь: в стекле витрины
застыл сюжет предсказанной картины.
Вот ийдет на мольбен Отец святой,
вот он колышет бородой,
вот дверь открыл и в храм вступает
широкой поступью прямой.
Святит предметы и паству,
потупя взор, все расступаясь,
освобождают путь ему.
Тихонько с краю я стою.
Дух затая, на лик взираю
и с кисти влагу принимаю,
благую весть в себе таю,
тихонько сам себе шепчу:
«Дай бог, чтоб всё было, как надо,
чтоб стихла бедствий канонада,
чтобы любви не стало меньше,
дай бог мне быть, как Валдис Пельше –
красивым, стройным, знаменитым»…
Ответил голос: «Да иди ты!
Лентяям я не подаю,
а будешь клянчить – прокляну!».
Я в изумлении застыл:
со мною кто заговорил?
В бреду ль послышался мне глас?
Перекрестившись тот же час,
я потихоньку храм покинул,
на паперть встал и душу вынул.
Вечером как-то собрался в кино
Вечером как-то
собрался в кино.
Ехать не близко –
спустился в метро.
«No Pasaran!» –
прохрипел турникет.
Выплюнул злобно
мой мятый билет.
Старушка очнулась вдруг
в будке своей.
Погоны мелькнули
возле дверей.
Сгустилась вдруг тьма,
поползла из щелей,
замерли люди
у кассы и в ней.
Я осторожно
сквозь страх обернулся:
– Граждане, братцы…
я всем улыбнулся.
Били не долго,
успел я в кино.
Нынче гуманные
люди в метро.
Зюмин, Жманский и Щипков
не выносят мудаков.
Лукоморов и Дубков
ненавидят всех лохов.
Ступин, Колов и Мордастов
злость таят на педерастов.
Сдобин, Пыркин и Кайманов
держат зуб на наркоманов.
Забугров, Дармян и Коликов
в бешенстве от алкоголиков.
Скопин, Вырвов и Будков
злы, вообще, на всех козлов.
Ночь, вокзал, вхожу в вагон
Ночь, вокзал, вхожу в вагон,
тронулись, поплыл перрон.
Предъявил тебе билет:
ехать долго, цели нет.
Ты спросила: где сойду?
Станцию не назову.
Мне сказали: путь прямой,
выдали мне проездной.
Я не герой романа своего,
не эпилог в конце его.
Я не эпиграф и не абзац,
в цветной обложке не я эрзац.
И переплёт тугой – не я,
и мерность слога в нём не моя.
Я не пролог и не строка,
и здесь сюжет – не я, не я!
В зале тёмном и пустом смолкли звуки,
гардероб всех отпустил на поруки.
Двери скрипнув, всех с тоской проводили,
коридоры и буфет загрустили.
Разбрелись, покинув сцену, актёры.
Погасили рампу монтёры.
Пол дощатый, вздохнув, отдыхает.
Кто-то в ложе за ним наблюдает.
Кто-то в зале тёмном остался!
Для него спектакль продолжался:
вот Ромео с Джульетой очнулись,
сели на пол, кругом оглянулись.
Не желаю ставить точку на этом,
я спасу их своим куплетом.
Поднимайтесь, друзья, скорее!
От Шекспира бегите быстрее.
Ласкает солнце ветки,
на ветках ни листа.
На тротуарах метки
оставила вода.
По лужам бродят тени,
над парком тишина.
Ковром укрылась жёлтым
площадка у пруда.
Внизу под веткой голой
скамейки у моста.
И ветер так торопит
уехать навсегда.
Барсук…
Повесил фрак на сук,
на спинку Барсука
актриса повесила блузку,
стряхнула трусы, разложила закуску.
Махнули по маленькой несколько раз,
и блядством ужасным занялись тотчас.
Да здраствует печаль листа осеннего,
я знаю – вновь пруды покроет ил.
Теплом, надеюсь, отзовётся тень его,
как весть о тех, с кем я когда-то был.
Оглянувшись, понимаешь
под прицелом пристальных глаз –
дорогу не мы выбираем,
она выбирает нас.
Мечется кто-то в тёмном углу,
ждёт, когда в комнату я попаду.
Войду потихоньку, мне нужен ответ:
должен я знать – кошка есть или нет?
Дверь проплывёт в пустоту, в тишину,
нервный комок осторожно сглотну.
Шаг и ещё, и повсюду вдруг свет:
вот тебе на – а кошки-то нет!
Куда же китаец её подевал?
Слух был – на Птичке старушке отдал.
Шапка со смешным пумпончиком
Вязанная шапка со смешным пумпончиком,
приталенная куртка, юбка колокольчиком.
Блеск на ногтях, чёрной чёлке так идут эти глаза,
я стою с тобою рядом и гляжу на небеса.
Свою работу я люблю,
через окошко подаю
билеты проездные.
А пассажиры всё чудные…
Всё на меня глядят, поганцы,
И сдачу ждут свою, засранцы.
– А хрен им! – прямо я скажу.
– По пятницам не подаю!
– Чего ты вылупился, тлен?
Давай тут что-то бекать!
Сидел бы дома, старый хрен.
Куда собрался ехать?
Из подземелья ветер дул,
на кассе я сидела.
Тяжёлый день, тяжёлый день.
Так рано поседела.
В нашем эфире лайф ток-шоу:
– Его ты любишь?
– Ноу!
– А он тебя?
– Да!
– Аплодисменты, господа!
Я для любви, лалала,
тебя желала.
В мечтах себя
всю отдавала.
Во сне, лалала,
с тобой летала.
Лишь только мало
тебе, лалала!
Судьба – катала
нас разлучила.
Моя лалала
тебя сгубила.
Стабильность, селёдка, мобильность
Откуда может быть мобильность,
если Селёдка не пришла?
Какая может быть стабильность,
если она давно ушла?
Два, двенадцать, двадцать восемь
Два, двенадцать,
двадцать восемь.
Снова лето, снова осень.
Снова авитоминоз.
Снег. Метель. Пурга. Занос.
Время движется к исходу –
без начала нет конца.
Два прощальных междометия
на пороге у крыльца.
Утро. Пляж. Закат. Волна.
Чёрный вечер и тоска.
А на Луне, а на Луне
собаки воют в пустоте.
И тяжко им, и горемычно –
На Землю выть им непривычно.
– К ебене-фене,
нахрен всё!
Зачем ты бросила в окно
моё английское пальто?
А, впрочем, в общем-то, и всё равно…
Оно давно было мало.
Я сделать это собирался сам!
Изъять
