сутулых спин
Беспокойных москвичей
Паша не увидел мир
Внутри голубых очей.
II
С той истории прошло
Уж не вспомнить сколько лет
Ясно было там одно -
Явного ответа нет:
“Видел тот когда-то
На своё-же горе
Девушку с глазами
Словно цвета моря?”
Фактом остаётся то,
Что на следующую ночь
Паша из окна
Без причины вышел прочь.
За минуту до конца,
Накарябал он в бреду
Про какие-то глаза
И про сильную беду.
***
“Завтра”
Всё обязательно будет — завтра.
Всё, о чём и не мечтал. Правда!
Завтра — накроет снегом родные пейзажи,
Завтра — выступит кто-то с демаршем,
Завтра — всё будет. И даже
Обо мне вспомнят все Насти и Даши.
Завтра — красавицу с собранными волосами,
Я придумаю себе в угаре.
Она отразится странными голосами,
В песнях поэтов с окраин.
Завтра — куплю маме в центре квартиру,
Завтра — прославится поэт.
Завтра — ноги прошагают пол мира,
Хоть сегодня пятнадцать лет.
III. Письмо без срока годности
***
“Ну и что-же?”
Ну и что-же
господа,
милые
друзья?
Уничтожена
страна
да и хилая
казна.
Незаметно,
Стал ты тем
Кого бывало презирал
И беззаветно
В этот день
Ты напрочь совесть потерял.
***
"Антиутопия"
Мы всех счастью научим
И достроим интеграл
И достоин будет случай,
Чтоб планеты наповал
Уничтожить до единой.
Государство создавать,
Нашей светлою машиной
Древний мир искоренять.
В веке этак двадцать пятом,
Может быть в двадцать шестом
Ограничим мы свободу
И уменьшится простор.
Отработал — на покой,
Не погиб ты, а просрочен,
Ведь отдал все силы точно
На всесильный наш конвой.
А в едином государстве
Нет места для мечты.
Здесь есть место для работы,
Для убийственной тоски.
А в едином государстве
К цели выбранной идём.
И надеемся, когда-то,
Что исполниться наш сон.
***
“За нашу и вашу свободу”
За нашу и вашу свободу,
Поднимается бокал пражского пива,
Поднимается рюмка норильской водки,
Поднимается чашка миланского вина.
За нашу и вашу свободу,
Поднимаются фужеры провинциального шампанского,
Поднимаются кружки столичного глинтвейна,
Поднимаются стаканы петербургского портвейна.
За нашу и вашу свободу.
За нашу и вашу свободу.
***
“Ярмо”
Спускаюсь с фонарём в пещеру человеческой души.
Твой шаткий мир,
Равнодушен как шатуны,
Но я кидаю хворост, разжигаю, избавляя от тьмы внутри.
Поэт спасает душу и не иначе.
Он делает слово ярче, краше.
Это ярмо поэта и его хомут.
Это дело момента — убить душевный холод и омут.
А после?
Я оставлю для экспериментов вечное поле.
Посажу ещё два дуба подле.
Всё для кислорода сугубо.
После,
Я останусь только на фото поздних.
***
“Медный яд”
На дне стакана
Намедни утопил себя.
Мой медный яд,
Моя скрипучая дверца
К тёмному Солнцу.
За месяц до двадцать второго
Сочинены эти строки.
Вам кажется, что стих мой — тревога,
Напротив — он нечто благое,
Как большое янтарное море.
Медный яд мой, птице зоркой подобно,
Пролетая Неву, разводные мосты,
Петроград до пролетарского бунта,
Всё сильней уносил во сны.
В углу крохотной кухоньки,
Я заметил,
Достоевский с моим корешем Пушкиным
Общались о русском менталитете.
Утончённо,
Вглядываясь так далеко как мог
У стекла оконного
Стоял Александр Блок.
Длилось не долго видение, однако
Медный яд оставлял в покое.
Впрочем, не забыл я людей Петрограда.
Вспоминались, даже, порою.
***
“Русское поле экспериментов”
Русское поле экспериментов
Не пригодно для элементов,
Что хотят вернуть огонь из пепла
И сжечь последние проблески интеллекта.
В русском поле экспериментов
Трудно выжить интеллигенту
Тут либо пиши тексты на коленке,
Либо стань звездой заброшенной таверны.
На стеллаже — Достоевский, Летов.
Рядом шкаф — достаю скелеты.
Эти кости умерших поэтов
Теперь сворачиваю и кладу в газету.
Я выкину этот свёрток
Напротив чужого подъезда
Кости не найду, будет поздно
Его поглотило поле экспериментов.
***
“Синдром”
Попсарям,
