class="p1">обернулся свод!
Как будто
погасли звезды.
В горящий,
сквозной
и великий год
ни слезы не льстят,
ни грёзы.
Иду в темноте
(перевёрнут дом)
одна –
ничего не надо.
И тенью – тот,
кто в меня влюблён,
кто явно
не будет рядом.
* * *
Я казалась
себе ничтожной
в переулках
огромных зданий,
посреди
биполярных маний интровертов
свербило ложью.
Звезды видно
в ином столетии
или там,
где лишь смерть и воля –
на широком осеннем поле,
где в окопах
за всё в ответе.
* * *
Шагай, окопайся,
беги иль ложись:
война –
и не мать, и не тётка.
Режим прекращенья огня
не объявлен пока.
Случайная пуля,
осколок –
и месиво-грязь,
и вечность пуста…
Фортуна не дура –
приказ есть приказ.
А впрочем,
на небе —
всегда тишина…
Ноябрь буксует.
Война есть война.
* * *
Кто-то штурмует Ларс,
кто-то штурмует Марс,
и – бесконечный фарс.
Жжёт углекислый газ –
кто-то увяз в войне.
Кто-то застрял в тюрьме,
кто-то пропал в суме.
Весь инфошум – во мне.
Мир поменял свой слайд,
мир не отмоет «Тайд».
Мой беспокойный край!
В небо гляжу, где рай…
* * *
Не стой, не ной,
смотря во тьму —
я снова не скажу,
к кому приду.
Летят
столетия вспять,
и повторится
день опять.
Во мгле миров
звезда горит.
Смотри:
её прекрасен вид,
и отражение во тьме –
мне и тебе,
тебе и мне…
ЧАСТЬ 5. ФАЙЮМСКИЕ ПОРТРЕТЫ
* * *
Не вижу Рима. Только Сочи.
Париж померк. Разлуки нет.
Земли тропические очи
вцепились ночью в белый свет.
Полмира спит. В мешке без ветра
Замоскворечье ждёт вестей.
Портрет застыл в июле лета
файюмской памятью вещей.
Пушкинский музей
В Египте – тени, ночь. Анубис дремлет.
У Нила мальчик речь богам читает.
Так много звезд! Твердь договору внемлет
столько веков: зерно вот-вот поставят.
Но Рим уж пал, своим страстям подвластен.
Как Адриан глядит на Антиноя!
Нерону скучно. Брут глазами страстен.
Все снова здесь, на изводящем зное.
А впрочем, все – файюмские портреты:
глядят в глаза картинкой под витриной.
Опять: то греки с моря шлют приветы,
то бюргер – сыт и мил – глядит с картины;
то в Амстердаме рыба на базаре,
то Бонапарт свою мечту лелеет…
Я вновь брожу по драгоценным залам
и лестницам любимого музея.
Осень в Замоскворечье
Какая чудная осень!
Я счастлива – беспросветно!
Куда этот день уносит?
По чём ледяной ветер?
И день Всех Святых будет,
и где-то зажгут свечи.
Меня эта тьма любит,
поскольку для тьмы – встречи.
Как странно… Забыть вечность:
чужой стал родным снова.
Возьмите мои плечи
в тиски, как дожди – город.
Барселона
Тот город, что зовётся Барселоной,
Вам нравится за близость океана,
сады и камни, горы и туманы,
за рыжую луну на небосклоне.
– До вторника! И до конца вселенной…
Радость моя, весь мир перевернулся.
День – мимо нас, гудит неясным гулом.
А я любуюсь каждым из мгновений.
Барселона! Любовь моя!
В той стране не прожить ни дня.
На Москве по ночам не спят,
сторожа семь страстей у врат.
Ещё одна осень в Замоскворечье
С моей любовью всё не так,
а Ваше время на пределе.
Давно закрыли наш кабак,
и в полдень нужно дело делать.
Откуда высший смысл взять?
И кто вот так планету вертит,
когда и в жизни всё нельзя,
и не остаться вместе в смерти?
Аэропорт
Тот же дом, а чисел нет…
У метро «Аэропорт»
безнадёжно ждать полёта –
больше здесь никто не ждёт.
На асфальт стекает лужа,
без каких бы то причин
памятник взывает к ружьям
и стоит совсем один.
«Летуаль» блестит помадой,
а кафе – «Нельзя курить!»
(но студентам очень надо!)
И кого бы укорить
за пропавшие в тумане
башни грозных этажей?
Шпиль не ранит – ранит память,
но её здесь нет уже.
Все дома стоят в сторонке
и глядят сквозь пластик рам,
как, шурша довольно громко,
крутится плакат реклам.
Пречистенская набережная
Помнишь набережную у реки?
Разговоры о всякой чуши,
время, стынущее от тоски,
перезвон, что нельзя не слушать.
Вот и тени двух человек:
мы вернёмся – в век двадцать третий! –
убедиться в бессмертии рек
и болтать обо всем на свете.
Здравствуй, выжившая Москва,
город плиточных технологий.
Только набережная у моста –
снова бросится мне под ноги.
Школьная улица
Фонари и плитка
вдоль курортных улиц.
Сердце ли разбито?
Счастье ли вернулось?
Будто из отеля
я смотрю на звезды
(В Ейске песни пели),
Бездорожье слёзно…
И несносны мысли
пронеслись сквозь время:
мы в Москве зависли,
мы одни со всеми.
Зная обстановку,
я смотрю, не видя.
На земле неловко,
небеса в обиде.
За окном – высотки,
клетки, лето, плитка.
Вечер в небе соткан,
а печаль разбита.
Не Анапа
Не молчи о пустоте,
не гадай на картах.
Мы уходим налегке
в полдень, когда жарко.
Мы не видим суть вещей,
суть найдя, забудем.
Посреди семи страстей
утверждают будни
клён и изморось навек.
Обними с усмешкой…
Всякий смертен человек.
Смертен, значит, – пешка.
Сон Анапы в простынях,
а в душе – садняще:
чемоданы – в пух и прах,
страх полётов вящий.
Завяжи мою тоску
(лето вдруг завьюжит):
на дубовую доску —
мой платок из кружев.
Пустота стучит в окно,
королю – три дамы…
Солнце блещет –
лишь оно
оживляет раму.
Овидий в Риме
Овидий! Коринне твоей
суждено провести жизнь,
как должно:
ей хочется в небо,
но кушать охота сильнее.
Надежды оставь –
обессмертим вокруг
всё, что можно.
Не знаю, кому кто,
мне – девка
матроны милее:
по-честному – стоимость
(каждый сестерций записан).
И все-таки
белое в крапинку
смотрится чёрным.
Молись в храме Весты
и будешь,
как Янус двуликий.
Так город велит –
в нём всегда
соблюдают законы.
Китайский лётчик Джао Да
Теперь ты там, где знают всё, – скажи:
Чтó в этом доме жило кроме нас?
А. Ахматова
Воспоминаний странные отрывки:
ушло под землю солнце, ровен час.
Осколки дня и жизни – память зыбка.
Всё сбудется и будет всё для нас,
потом, в краю, где солнечно и ясно.
Прошло, наверное, ещё сто лет,
и ясно всё, что было не напрасно.
Кафе – на месте. Только нас там нет.
Чапаевский парк
По кораблю
