Капли дождевые.
1940.
В осенний тусклый цвет рядится
Дождливый осени рассвет.
Стоит-летит на месте птица,
Как будто ей пять тысяч лет.
Идёшь, идёшь, и всё знакомо:
Дорога, насыпи, овраг,
И двести километров к дому
Пройти без отдыха — пустяк!
Но вот в тумане холм покатый,
И за оврагом перевал.
И кажется, здесь был когда-то,
И кажется, что не бывал.
Как древний ящер, дачный поезд
Ползёт по насыпи в Херсон
И, рыжим дымом в небе кроясь,
Походит на забытый сон.
Какой? Не вспомнишь, не опишешь,
Он тенью в памяти мелькнёт,
И долго голос детства слышишь,
Пока он в сердце не замрёт.
Всё в даль уйдёт — пройдёт пора лихая,
И, чудом сохранившись за селом,
Степная мельница, одним крылом махая,
Начнёт рассказывать легенды о былом.
Мальчишка выйдет в степь с бумажным змеем.
Похожий на меня — такой же взгляд и рост;
Его курносый брат, товарищ по затеям,
Расправит на земле у змея длинный хвост.
— Пускай! Пускай! — И в небо змей взовьётся
И, еле видимый, уйдёт под облака.
И братья лягут рядом у колодца
На ясный день глядеть издалека.
Глядеть на степь, на небо голубое,
На мельницу, притихшую в тени.
Она напомнит им о том, как мы с тобою
Под этим небом коротали дни,
Как в степь мы выходили на рассвете
Томиться высотой, бумажный змей пускать.
О вечной юности напомнят людям дети,
И будут взрослые их к небу поднимать.
Всё в даль уйдёт — не канет мир нетленный,
Он зло переживёт и встретит песней труд.
И перед ним — там, на краю вселенной,
С бумажным змеем мальчики пройдут.
Что за станция глухая?
Две-три хаты. Пыль сухая.
Жарит, жжёт июльский день,
Жук — и тот забрался в тень.
Ни гулянок, ни запевок,
Ни парней вокруг, ни девок.
Где гитара, где гармонь?
Мы ударим в эту сонь!
За рекой в дыму по пояс
К нам ползёт, как ящер, поезд.
Ближе, ближе рёв гудка,
Тают, тают облака.
Пролетел — и снова тихо.
Завалилась спать гречиха.
И от зноя у пруда
Бредит мутная вода.
Снова небо надо мною
Веет, веет тишиною,
Бледно-душной бирюзой,
Недоступной глубиною.
Недошедшею грозой.
Лежал герой в краю родном —
Глубок могильный сон.
И ждал в безмолвии степном
Хотя бы песни он.
Но время шло и годы шли,
Забыл о нём живой:
Порос могильный холм земли
Высокою травой.
Как мы, он жил и в бой ходил,
Сжимала «кольт» рука.
Нашёл его и подкосил
Огонь броневика.
Он жизнь в бою отдал за нас,
Для нас на свете жил,
И песню людям в тихий час
Я в честь его сложил.
И встал он в памяти людей,
Как некогда, живой,
Воскрес герой в стране моей
Для славы боевой.
Поют по всей стране о нём
В походах и в бою,
Поют в безмолвии степном
В его родном краю.
Две жизни есть: одна пройдёт —
И ты в земле сырой.
Вторая — вечной славы ждёт,
Нет смерти для второй!
Под зимним небом воют волки,
Окно заносит мокрый снег.
Спят гении на книжной полке,
Я книгу взял: я — человек!
Как синий дым над водопадом,
Мне снится в шуме жизнь моя;
Долина детства где-то рядом,
И к ней бегу без шапки я.
Неслышная, легко и прямо,
Уходит женщина в закат.
Не ты ли это, мама? Мама!
Не уходи, вернись назад…
Молчание. Под свист метели
Поёт сверчок, хрипят часы.
И вижу: человек в шинели
Кладёт два мира на весы.
И, вихрем в комнату влетая.
Заносит книги мокрый снег.
Скребётся в двери волчья стая.
Я взял ружьё: я — человек!
