«То, что мы зовем душой…» Избранные стихотворения - Александр Семёнович Кушнер

Уехать куда-нибудь, пусть ненадолго.

Уехать хотя бы на несколько дней

И там затеряться, пропасть, как иголка,

Для будничной жизни и скуки своей.

Да только чужие сады и соборы,

Мосты и дворцы не помогут тебе:

Они ж не твои, не имеют опоры

Ни в прошлом твоем, ни в любви, ни в судьбе.

Вот и хорошо: ни к чему акведука

Большие шаги и барочный фонтан,

И вдруг драгоценной покажется скука

Домашняя, угол родной и диван.

Под лиственной сенью на сельской дороге

При ветре возможно головокруженье.

Узорные тени кидаются в ноги,

В руках у них жалобы и подношенья.

И впору смутиться, и можно споткнуться

На чересполосице света и мрака,

Как если бы жизнь, от тебя отшатнуться

Решив, удержалась от этого шага.

Ты царь, избалованный тенью и светом,

И пленник мерцаний, и зарослей призрак,

И то хорошо, что не знаешь об этом,

Не ждешь подтверждений, не просишь

                                             расписок.

И клены, и вязы, и куст придорожный

Приятны и порознь тебе, и суммарно.

Живи, только помни, как всё ненадежно,

Подвижно, обманчиво и светозарно.

Глухонемые в дачной электричке

Шли по проходу, мелкие вещички,

Поделки расставляя здесь и там, —

Вдруг кошечки их, зайчики и птички

Понравятся – и купят этот хлам?

Стеклянный, оловянный, деревянный,

Пластмассовый, дешевый, нежеланный,

Кому такое нужно барахло?

Ни в комнате держать его, ни в ванной

Не станете: стекло и есть стекло.

А даже если б мраморное было

Там что-нибудь, кого бы умилила

Артельная такая красота?

Но ты купила слоника, купила.

Вот лучшая, клянусь, в тебе черта!

Как бы ты в своем тосканском стиле

Кружевном меня ни восхищала, —

Башня, разве б так тебя любили,

Если б ты упасть не обещала?

Если б смертной ты не притворялась,

Каждый миг на гибель обреченной,

Вызывая сладостную жалость,

И прямой была бы – не наклонной.

Хорошо, когда добавлен к чувству

Изумленья тонкий слой печали.

Сколько было преданных искусству

И тебя любивших – все упали.

Помашу рукою на прощанье

И уйду, заезжий соглядатай.

Так и не сдержала обещанья,

И не надо, башня, и не падай!

О, как мне хотелось увидеть Везувий!

Увидел – и что же? Гора как гора.

Неужто для пылких страстей и безумий

Он создан, приземистый, вроде шатра?

Казбек бы ему показать белоснежный,

Граненый, сверкающий, яркий алмаз!

Унылый Везувий, угрюмый и грешный,

Историей римской пугающий нас.

И это Везувий? Ни пика, ни снега,

Неужто Помпею такой погубил?

Как если б великого я человека

Увидел – и разочарован им был.

И ростом не вышел, и странную моду

Завел – надевать телогрейку с утра.

И что-нибудь скажет еще про погоду:

«Сегодня дождливо, не то что вчера».

Ван Гог перед этой картиной четырнадцать дней

Хотел провести, если б только ему разрешили.

Библейскую парочку Рембрандт пристроил на ней

В своем желто-красном, горячем, пылающем стиле.

Четырнадцать дней – многовато… Быть может,

                                                                   семи

Достаточно? – мне бы хотелось спросить у Ван Гога.

– Четырнадцать! – я же сказал вам уже, черт

                                                                возьми!

Зачем переспрашивать? – он возразил бы мне

                                                                строго.

Четырнадцать дней! За четырнадцать дней города

Берут осажденные, их превращая в руины.

И за две недели дойдут из Гааги суда

До Крита, быть может, или приплывают в Афины.

– Вы правы, всё можно успеть, например умереть

Иль обогатиться, в дворец перейти из подвала.

Но эту любовь, эту нежность нельзя разглядеть

Быстрее, – четырнадцать дней, а тринадцати мало!

В мире Клода Моне, и Вермеера, и Ренуара

Нету черного цвета и смертного нету кошмара,

В эту сторону им не хотелось смотреть, ни к чему

Им распятье, и крестные муки, и смерть им не пара,

Жизнь – сестра их, спасибо бокалу, спасибо холму,

Перелеску, скамье, парусам, клавесину и стулу.

Нет – веревке сказав, мышьяку, револьверному дулу,

Рай при жизни в земном разглядели печальном

                                                                 краю,

Обещанью поверив, надежде, завету, посулу, —

И за всё это Бог поместил их, конечно, в раю.

Неровность, шершавость стены городской,

Изъяны и в кладке ее, и в побелке

Художник как будто ощупал рукой,

Не пренебрегая и трещинкой мелкой,

Бугристость ему и подтеки нужны,

И темные пятна, и вмятины тоже,

И поверху сорной травы вдоль стены

Колючий нарост, на щетину похожий.

И всё это залито светом дневным,

Сверкает, трепещет, дрожит и лоснится.

Художник идеей своей одержим,

А может быть, эта стена ему снится,

Он мог бы и