Павел только что вернулся из Собора, когда вошел к нему Петр с находкой.
– Агриков, – сказал Петр, кладя меч перед братом.
Павел недоверчиво посмотрел на ржавое оружие.
– Где ты его достал?
– Агриков, – повторил Петр.
И, оставив меч у брата, вышел – по обычаю, поздороваться с Ольгой.
Не задерживаясь со встречными и не заглядывая в боковушу, Петр вошел к Ольге. И что его поразило: Ольга была не одна: с ней сидел Павел.
Петр поклонился ей, но она ему не ответила, в ее глазах стояли слезы, но она не плакала, а улыбалась, пристукивая каблуком: то-то заговорит песенным ладом, то ли закружится в плясе. Такой ее Петр не видал. И как случилось, что с ней Павел, которого он только что оставил? Или Павел обогнал его?
Таясь, Петр вышел.
Навстречу один из слуг Павла. Петр остановил его.
– Брат у себя?
– Князь никуда не выходил.
– Тише! – погрозил Петр. – Не спугнуть бы! – И сам поднялся на цыпочки: он вдруг все понял.
Павел сидел у себя и рассматривал диковинный меч.
– Ты никуда не выходил?
– Никуда! – не отрываясь от меча, ответил Павел.
– Но как могло случиться, а я тебя только что видел с Ольгой.
– Ты меня видел?
– Он сидит с ней. Он знает свою смерть. – Петр показал на меч. – Он нарочно обернулся тобой: я не трону. Дай мне меч, а ты останься.
– Осторожно! – Павел, подавая меч. – Расколоться может.
С обнаженным мечом Петр вышел от Павла.
Крадучись – не спугнуть бы! – подошел к дверям Ольги. Не предупредя, переступил порог.
В его глазах Ольга и с ней Павел. Задохнувшись, подошел ближе. И оглянул. Нет, это не чудится: это Павел! И странно: сквозь Павла видит он окно, в окне золотая береза. И догадался: огонь! – огненный Змей.
Они сидели тесно: губы его вздрагивали, а она улыбалась.
Петр подошел еще ближе, и ноги его коснулись ее ног. Вскрикнув, поднялась она, – и вслед за ней поднялся Павел.
В глазах Петра резко золотилось, и он сам поднялся в золотом вихре и ударил мечом по голове Змея.
Кровью брызнул огонь – сквозь огненный туман он видел, как Павел, содрогнувшись, склонился к земле, орошая кровью Ольгу, и Ольга, как и Павел, склонясь, клевала землю.
Петру мерещилось: кольчато-кровавое ползет на него, душит, грозя, и он махал мечом, пока не разлетелся меч на куски, и куском железа его очнуло.
Со Змеем покончено – в мече нет нужды. Агриков меч отошел в богатырскую память.
* * *
Муромский летописец запишет, теперь всем известно: жена князя Павла, Ольга, к которой прилетал огненный летучий Змей, захлебнулась змеиной кровью, а князь Петр, змееборец, от брызнувшей на него крови весь оволдырел, как от ожога.
Говорили, что волдыри пошли по телу от испугу и от испугу саданул Петр Ольгу. Так думал и Павел, но брату не выговаривал «чего-де бабу укокошил», как между бояр говорилось с подмигом. Павел был доволен, что Петру она под руку попалась: какая она ему жена – змеиная!
За Петром осталось: змееборец. Так он и сам о себе думал, терпеливо перенося свою телесную скорбь – безобразие: исцарапанный, скривя шею и корча ноги, скрехча зубами, лежал он, на его груди горел струпный крест, жигучий пояс стягивал его, и глаза и рот разъедала ползучая сыпь – кости хрястают, суставы трескочут.
Муромские ворожеи, кого только ни спрашивали, ни шепотом, ни духом, ни мазью, ни зельем не помогли, хуже: спина и ноги острупели и зуд соскреб сон. От слабости стало и на ноги не подняться.
Тут и говорят, что в рязанской земле водятся колдуны старше муромских, – везите в Рязань.
А говорил это Ласка – кому еще знать.
И решили везти Петра в Рязань: почему не попробовать – рязанские колдуны, на них и посмотреть страшно, найдут жильное слово заоблачно и поддонное – шаманы!
II
Петр на коне не сидит, его везли. Путь невеселый: и больному тяжко, и людям обуздно. Недалеко от Мурома в Переяславле решили остановиться и попытать счастье.
Приближенные Петра разбрелись по городу, выведывая, есть ли где колдуны лечить князя. Гридя, княжеский отрок, в городе не задержался, вышел за заставу и попал в подгороднее Ласково.
От дома к дому. Видит, калитка у ворот стоит раскрытая, он во двор. Никто его не окликает. Он в дом. Приоткрыл дверь и вошел в горницу. И видит: за столом сидит девка – ткет полотно, а перед ней скачет заяц. Он на зайца взарился: диковинно такой заяц – усами ворочит, не боится, скачет. А девка бросила ткать и прихорашивается: экий вперся какой серебряный.
– То-то хорошо, – сказала она с досадой, – коли двор без ушей, а дом без очей.
Гридя оглупело глазел то на нее, то на зайца.
– Старше есть кто? – робко спросил он.
– Отец и мать пошли плакать в заём, – говорила она, с любопытством оглядывая дорогое платье заброжего гостя, – а брат ушел через ноги глядеть к навам.
– К навам, – повторил растерянно Гридя, – загадки загадываешь.
– А ты чего не спросясь влез! – строго сказала она. – А будь во дворе пес, слышит шаги, залаял бы, а будь в доме прислуга, увидит, что кто-то вошел, и предупредит – вот тебе про уши и про глаза дому. А отец и мать пошли на кладбище, будут плакать о умершем, эти слезы их – заемные: в свой черед и о них поплачут. А брат в лес ушел, мы бортники, древолазы: полезешь на дерево за медом, гляди себе под ноги, скувырнешься – не подняться, и угодишь к навам.
– К навам, – повторил Гридя, – к мертвым. – И подумал: «Не простая!» – А как тебя звать?
– Февронья.
«И имя замысловатое, – подумал Гридя, – Февронья!»
– Я муромский, служу у князя.
И он показал на гривну – серебряное ожерелье. – Приехал с князем. Князь болен: весь в сыпи.
– Это который змееборец?
– Петр Агриковым отсек голову огненному летучему Змею и острупел от его змеиной крови. Наши, муромские, помочь не могут, говорят, у вас большие ведуны. А звать как, не знаем, и где найти?
– А если бы кто потребовал к себе твоего князя, мог бы вылечить его.
– Что ты говоришь: «если кто потребует князя моего себе…» Тот, кто вылечит, получит от князя большую награду. Скажи имя этого ведуна и где его найти.
– Да ты приведи князя твоего сюда. Если будет кроток и со смирением в ответах, будет здоров. Передай это князю.
И как говорила она, в ее словах была такая кротость, как у Ласки, и улыбнулась. Гриде стало весело: князя Петра его приближенные любили за кротость.
С каким запыхавшимся восторгом, как дети, рассказывал Гридя Петру о Февронии, какая она, среди боярынь ни одна с ней не ровня, и о загадках, и о зайце – заяц на прощанье пригладил себе уши, ровно б шапку снял.
– Будешь здоров, – сказал Гридя, повторяя слова Февронии о кротости и смирении.
Петр велел везти себя в Ласково.
В Ласкове послал Петр Гридю и других отроков к Февронии: пусть скажет, к какому волхву обратиться – вылечит, получит большую награду.
Феврония твердо сказала:
– Я и есть этот волхв, награды мне не надо, ни золота, ни имения. Вот мое слово: вылечу, пусть женится на мне.
Гридя не понял скрытое за словами испытание воли; ничего неожиданного не показалось ему в этом слове.
С тем же восторгом он передал слово князю.
«Как это возможно князю взять себе в жены дочь бортника!» – мелькнула поперечная мысль, но он был так слаб и страждал.
– Поди и передай Февронии, я на все согласен, пусть скажет, что делать.
И когда Гридя передал Февронии: «князь на все согласен», Феврония зачерпнула из квашни в туне «шептала» и, подув, дала туне Гриде.
– Приготовьте князю баню и пускай помажет себе тело, где струпья, весь вымажется. – И, подумав. – Нет, один струп пусть оставит, не мажет.
У Гриди и мысли не было спрашивать почему, он смотрел на Февронию беспрекословно, а заяц ему погрозил ухом.
– Да не уроню, – сказал Гридя, в обеих руках держа туне, и осторожно вышел.
Пока готовилась баня, все отроки и слуги собрались у князя. Всех занимал рассказ Гриди о Февронии, ее колдовстве, о зайце, о птицах – птицы перепархивали в воображении Гриди, – а больше всего ее загадки. Уверенность, что князь поправится, улыбнула и заботливую сурь, и сам Петр повеселел.
– Да чего бы такое придумать, – сказал Гридя, – она все может. Давайте испытаем.
– Я придумал, – сказал Петр и велел подать ему прядку льну.
И, передавая Гриде, сказал:
– Отнеси ей, и пусть она, пока буду в бане, соткет мне из этой прядки сорочку, порты и полотенце.
Феврония удивилась, увидя Гридю.
А он весь сиял: то-то будет. И, положив перед ней на стол прядку льну, повторил слова князя.
– Хорошо, – сказала Феврония, – ты подымись-ка на печь, сними с гряд полено и сюда мне.
Гридя снял полено и положил перед ней на лавку. Она, оглянув, отмерила кусок.
– Отруби.
Гридя взял топор и отрубил меру.
– Возьми этот обрубок, – сказала Феврония, – и скажи князю: за тот срок, как очешу прядку, пусть сделает мне станок, было б мне соткать ему сорочку, порты и полотенце.
Зайцем выскочил Гридя. А там ждут. Положил перед Петром обрубок, как перед Февронией прядку: изволь станок смастерить, пока она очешет лен.
