Петр не мог не поверить – в голосе Февронии была ясность. Но точащее сожаление не оставляло: «Если бы вернуться!»
На рогатках из крепких ветвей, укрепленных в землю, подвешен был котелок на ужин.
– Смотри, эти сухие ветви, – сказала Феврония, – а наутро, ты увидишь, вырастут из них деревья, зазеленеют листья! – И она, осеняя дымящиеся от пара черные рогатки, что-то шептала и дула.
Ночь пришла не глядя, темная как лес, колыбеля сном без сновидения. Или такое бывает, когда всю душу встряхнет – все двери захлопнутся: без памяти – мрак.
Утро пробудило надеждой, и первое, что заметил Петр, и это как во сне, – на том месте, где укреплены были рогатки и висел котелок, перебегали люди и что-то показывали, кивая головой. Петр подошел поближе. И это было как сон, и всем как будто снится, так чудесно и не бывало: за ночь сухие ветви ожили, покрылись листьями и подымаются зелеными деревьями над котелком.
«Так будет и с нами?» – подумал Петр и посмотрел на Февронию.
И она ему ответила улыбкой, с какой встречают напуганных детей.
И когда стали погружаться на суда плыть дальше, видят, на реке показалась лодка, белые весла, поблескивая на солнце, руками машут – или стать за бедой не могут, или не успеть боятся.
– Да это, никак, с Мурома?
Так и есть: причалила лодка, вышел боярин, шапку долой, низко поклонился.
– Я от города Мурома, – с трудом передохнув, проговорил он, оборотясь к Петру, – и всех бояр, кто еще на ногах и голова уцелела. Стало вам скрыться с глаз, как в городе поднялся мятеж: всяк назвался муромским князем и знать ничего не хочет – сколько дурьих голов, столько и шалых поволю. В драке немало погубили народу, да и сами погибли. В городе лавки в щепы, дома глядят сорванными с петель дверьми, в Кремнике нет неокровавленного камня. Ласку укокошили, зверь не трогал, а человеку под руку попался, и готов. Вернись, утиши бурю! Будем служить тебе! – И, обратясь к Февронии, еще ниже поклонился. – Прости нас и баб наших, вернись!
Вот оно где чудо, какой чудесный день – у Петра все мешалось и не было слов на ответ. Феврония приказала судам повернуть домой – в Муром.
Ill
Повесть кончена. Остается загадка жизни: неразлучная любовь – Тристан и Изольда, Ромео и Джульетта, Петр и Феврония.
Петр управлял Муромом нераздельно с Февронией. Про это запишут как о счастливом годе, время Муромского княжества, канун Батыя.
Сроки жизни наступали.
Петр постригся в монахи, приняв имя Давид, и оканчивал дни в городском Богоявленском монастыре. Феврония под именем Ефросиния за городом, у Воздвиженья, где в алтарной стене замурован был Агриков меч.
Расставаясь, Феврония сказала: «Смерть придет за тобой и за мной в один час».
Петр в своей келье ничего не делал, он не мог, и своей тоской заторопил срок. Ему показалось, в окно заглянула Ольга и манит его: он освободил ее, теперь ее черед. Так он это понял и послал Февронии сказать:
– Чувствую конец, приди и вместе оставим землю.
Феврония вышивала воздух: деревья, травы, цветы, птицы, звери и среди них любимый заяц – они по шелковинке каждый брал себе ее тоску.
– Подожди немного, – ответила она, – дай кончу.
Но час не остановишь, срок не меняется. И, чувствуя холод – самое лето, а мороз! – он и во второй раз послал:
– Последние минуты. Жду тебя.
Но ей еще остались пустяки – вынитить усы зайцу.
– Подожди.
И в третий раз посылает:
– Не жду, там – —
Она воткнула иголку в воздух – пусть окончат.
– Иду.
И душа ее, в цветах и травах, вышла за ограду встречу другой неразлучной, вышедшей в тот же час за ограду.
25 июня 1228 года
на русской земле.
Еще при жизни у Рожества в Соборе Петр соорудил саркофаг, высечен из камня, с перегородкой для двоих.
«Тут нас и положите обоих», – завещал он.
Люди решили по-своему: князю с бортничихой лежать не вместе, да и в иноческом чине мужу с женой не полагается.
Саркофаг в Соборе оставили пустым, Петра похоронили в Соборе, а Февронию особо у Воздвиженья.
С вечера в день похорон поднялась над Муромом гроза. И к полночи загремело. Дорога до города из Воздвиженья вшибь и выворачивало – неуспокоенная, выбила Феврония крышку гроба, поднялась грозой и летела в Собор к Петру. Полыхавшая мо-лонья освещала ей путь, белый огонь выбивался из-под туго сжатых век, и губы ее дрожали от немевших слов проклятия.
Наутро в Соборе гроб Петра нашли с развороченной крышкой пустой, и у Воздвиженья тела Февронии не было.
Петр и Феврония лежали в Соборе в саркофаге рядом без перегородки.
И всякий раз на Москве, в день их смерти, Петра и Февронии, на литии лебедь-колокол разносил весть из Кремля по русской земле о неразлучной любви, человеческой волей нерасторжимой.
Текст печатается по изданию: Ремизов А. М. Собр. соч.: в 10 т. М.: Русская книга, 2000–2002. Т. II, V, VI, VIII.
Безумное молчание
Впервые: газ. «Вечерний звон». 1918. № 23. 5 янв.
С. 75. Безумное молчание – цитата из «Сказания об осаде Троице-Сергиева монастыря» (1620), посвященного Смутному времени и принадлежащего перу келаря (помощника настоятеля) Троице-Сергиевой лавры Авраамия Палицына (?—1627).
Иоанн Богослов – святой апостол и евангелист, один из ближайших учеников Христа. Написал Евангелие, удостоился великого откровения о будущих судьбах мира, конце света и Страшном суде, которые изложил в Апокалипсисе, или Откровении Иоанна Богослова, последней по месту и завершающей по смыслу книги Нового Завета и всей Библии.
…три века назад Смута была… – Имеются в виду события периода русской истории, названного эпохой Смуты (1584–1613).
Слово о погибели Русской земли
Впервые: Россия в слове: литературное приложение № 1 // Газ. «Воля народа». 1917. 28 нояб.
С. 76. Расстрига – то есть Лжедмитрий I (ок. 1580–1606), выдававший себя за сына Ивана Грозного, царевича Дмитрия Ивановича; по версии властей – расстриженный монах Гришка Отрепьев.
С. 76. Вор – то есть Лжедмитрий II (? —1610) или «Тушинский вор», самозванец, имевший военный лагерь в селе Тушине.
С. 77. Брата родного выгнали… – Речь идет об изгнании из Москвы польских интервентов народным ополчением под предводительством К. Минина и Д. Пожарского в 1612 г.
…поволжские леса… много слышали горячих молитв, как за веру русскую в срубах сжигали себя. – Заволжье было средоточием старообрядческих скитов и монастырей. Акты самосожжения старообрядцев свершались под влиянием ожиданий конца света и преследований властей. Они происходили с кон. XVII по кон. XVIII в.
…в мать-пустыню… – образ из духовного стиха «Прекрасная мати пустыня».
…Был на Руси Каин… сложил песни неизбывные… – Имеется в виду Ванька Каин (Иван Осипов Каин, 1718–1755?), знаменитый московский вор, впоследствии сыщик. Ему приписывался ряд народных песен («Не шуми, мати зеленая дубравушка…» и др.).
Ясак – особый колоколец при церкви, которым подают знак звонарю, когда благовестить и звонить, когда перестать.
…свист несносных пуль, обеспощадивший сердце мира… – Имеется в виду обстрел Кремля в 1917 г. при взятии власти в Москве большевиками, повредивший даже часы на Спасской башне.
С. 80. Ря́сна (рясно) – ожерелье.
С. 81. …неволи вместо свободы… рабства вместо братства… уз вместо насилия. – Перифраз знаменитого и популярного в 1917 г. лозунга Великой французской революции «Свобода, равенство, братство!».
…подымается ангел зла – серебряная пятигранная звезда… – Здесь дан апокалиптический образ мирового ужаса, конца света. В этом выражении, как и в двух последующих – «Тьма вверху и внизу» и «И свилось небо, как свиток», – А. М. Ремизов цитирует отрывочно или целиком строки из Откровения Иоанна Богослова: «И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих» (Откр. 6, 14).
С. 82. Ты весь Китеж изводи сетями – пусто озеро, ничего не найти. – Речь идет о легендарном городе, чудесная судьба которого стала предметом целого цикла сказаний и легенд. По одной из версий, Китеж, построенный на озере Светлояр, простоял до Батыева нашествия. Когда войска Батыя подошли к нему, по молению жителей город стал невидим – ушел на дно озера и, по преданию, будет таковым до Второго пришествия Христа.
Светлый день – то есть Пасха.
С. 83. Закукарекал бы, да головы нет: давно оттяпана! – Имеется в виду евангельский эпизод отречения апостола Петра, предсказанного Христом: «И вдруг запел петух. И вспомнил Петр слово, сказанное ему Иисусом: прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня. И вышед вон, плакал горько» (Мф. 26, 74–75).
