Село будили властные приклады,
Овчарок лай. Свирепые пинки.
На станции седьмые сутки кряду
Людей шатали грузные мешки.
Их наполняли тут же, на перроне,
Кубанской теплой, тучною землей.
А на нее, самой России кроме,
И права не имел никто другой.
Земля обратно сыпалась в прорехи,
Как будто не хотела уезжать.
Как будто знала, что на фермах
рейха,
В чужом краю придется ей лежать.
Земля, земля! Кормилица! Родная!
Везли тебя в глухих товарняках.
На остановках пломбы проверяя,
Курили часовые впопыхах.
И каждый раз, принюхиваясь,
молча
Стояли у вагонов, где земля,
Казалось им, могильной пахла
ночью,
Как фронтовые русские поля.
Врагов ловили всюду наши пули
И отпевали вьюга и мороз.
И где бы они землю ни копнули,
Вставали партизаны в полный рост.
Была в земле частица русской
крови,
Был русский дух, разивший как
стрела.
И на нее, самой России кроме,
Прав не имела ни одна страна.
Земля в реестры заносилась,
в списки,
На марки продавалась. Но она —
В Германии останется российской,
И прорастут в ней наши семена.
Тихо кружится звездная сфера,
Светит млечная пыль на сосне.
«Разворачивай пушку, холера!»—
Это батька воюет во сне.
На земле, под разрывами шаткой,
Обругав по-российски ребят.
Он в последнюю «сорокапятку»
Досылает последний снаряд.
На полу мои ноги босые —
Вот бы мне в этот сон, в этот бой!
Вдруг все это отец не осилит,
Не вернется оттуда живой?!
Умер дед без болезней и муки,
Помню, теплые лили дожди.
В первый раз успокоились руки
И уютно легли на груди.
Умер так незаметно и просто
И лежал так от смерти далек,
Словно выправил новую косу
Или поле вспахал — и прилег.
Постояв на кладбищенской сыри,
Вытер слезы, опомнился дом.
Ничего не нарушилось в мире,
Все проходит своим чередом.
В окна смотрит такое же лето,
Так же весел ромашек разбег.
Незаметно прошел для планеты
Небольшой человеческий век.
Просто липа в саду б не шумела,
В ней не слышались птиц голоса,
Да без деда война бы гремела,
Может, лишних каких полчаса.
Не стояли б хорошие внуки
