— Возьмите кукурузу, Танасе, — радушно протягивал ему початок президент, — покупали-то на ваши деньги!
* * *
— Доброе утро, благодетель вы наш, — радостно приветствовали Петреску побирушки у Кафедрального Собора.
Лейтенант, тепло улыбаясь, помахал женщинам рукой и пошел быстрее. Странная любовь нищих Сергея смущала. К тому же, ему нужно было спешить: вчера на его участке произошло очередное ЧП, была убита двенадцатилетняя девочка, и начальство требовало срочно найти преступников. Хотя Петреску и без окриков сверху хотел сделать это. Детей он любил, а тех, кто детей убивает, — нет. В общем, Петреску был, как он сам себе тайно и с гордостью признавался, хорошим парнем. И плохих парней он собирался найти. К тому же лейтенанту казалось, что он уже знает, кто совершил преступление. Он грешил на двух великовозрастных юнцов, живших в одном доме с девочкой. Те баловались наркотиками, и им вечно не хватало денег. И никакого алиби в день убийства у них не было…
— Уходит, благодетель-то наш, — проводил взглядом лейтенанта бомж Григорий, — вот идет он себе, идет, а ведь не знает, поди, что кормит нас и поит.
— Плоховато кормит, — пробурчал нищий старик, специализировавшийся на пивных банках, — за прошлое донесение только сто леев и дали. А как ораву на такие смешные деньги прокормишь?
Мунтяну ласково глянул на Теодора (так звали старика) и улыбнулся. Он чувствовал, что эти люди, — нищие, проститутки, бомжи, — стали ему самыми родными на земле. Ведь здесь, у Кафедрального собора, агент государственной безопасности Мунтяну встретил то, что безуспешно искал в бытность свою порядочным человеком в постелях честных женщин, кабинетах коллег, университетских аудиториях, залах библиотек. Он нашел здесь понимание и бескорыстную любовь к человеку. А иначе и быть не могло: ведь никаких ценностей у человека, кроме него самого, здесь не было. Стало быть, люби его просто так, или ненавидь, в общем, испытывай какие угодно чувства, но — к нему, а не к его мишуре, атрибутам и образу. Мысленно сформулировав все это, Мунтяну едва не прослезился.
— Кто же виноват, старик, — обратился он к Федору, — что прошлое донесение мы сочинили таким скучным?
— Ты и виноват, — пожал плечами нищий, — тебе ведь поручено за этим Петреску следить.
— Не ссорьтесь, — предостерег их Георгий, — давайте лучше сядем на лавочку, выпьем этого чудного вина, и сочиним еще одно донесение, за которое начальство Мунтяну заплатит нам кучу денег.
— А мы купим на них кучу вкусной еды и выпивки, — воодушевился Мунтяну, — давайте!
Мужчины уселись на скамейку и по очереди отпили из жестяных консервных банок вина, которое Григорий разливал из пластиковой бутыли. Это вино было его изобретением, и Григорий не раз с гордостью говорил, что значительно позже потомство оценит его по заслугам.
— Я хочу назвать этот сорт вина каким-нибудь красивым, поэтическим женским именем! — гордо говорил он, подняв палец. — Например, Анна-Роза Мария, или Маргарита Белла Дульсинея. Я хочу, чтобы мое вино воспевали поэты.
— Для поэтов оно слишком крепкое, — замечал Теодор, отхлебнув из банки.
— А, — отмахивался Григорий, — пустое! Кому как не мне знать о качествах моего великолепного вина. И пусть мне ставят памятник не из серебра, но из золота, ибо я не только — открыватель нового великого сорта. Я — изобретатель принципиально нового подхода к созданию новых сортов вина. Причем подход этот не требует никаких особых усилий, он прост и понятен даже десятилетнему ребенку.
Новый подход Григория к созданию необычного сорта вина заключался в следующем: на всех свадьбах, и поминках, куда церковного попрошайку (такой обычай издревле существовал в Молдавии) пускали поесть, и разделить радость или горе, Григорий потихонечку сливал вина из всех бутылок в одну. «Кагор», «Каберне», «Шардоне», «Совиньон», «Лидия»… Григорий брезговал лишь двумя сортами: «Букетом Молдавии» и «Черным Монахом».
— «Букет Молдавии», — объяснял он, — это для туристов и русских. Сладкая виноградная водка, вот что это такое. Пускай пьют дураки. А «Черный Монах» — вообще нелепица какая-то. Сделали красивую бутылку, налили туда остатков из бочек, и назвали вином.
— Ты великий изобретатель, — похвалил его, попробовав в первый раз вина Григория Мунтяну, — но я вынужден тебя разочаровать.
— Вино — плохое?!
— Вино отличное. Я не о нем. О способе. Этот способ придумали до тебя.
— Кто?! — взялся за сердце Григорий.
— Один американский бродяга Мак. Об этом даже написал в своей книге американский писатель Стейнбек.
— Ты уверен? — подозрительно вглядывался Григорий в лицо Мунтяну.
— Увы, — развел руками агент госбезопасности, предварительно выпив вина, — я сам читал эту книгу.
— Ну-ка, опиши подробно, как это рассказано в книге?
— Ну, этот бродяга Мак подрабатывал в баре, и сливал недопитые клиентами коктейли, и напитки в большую бутыль. Виски, пиво, водка, ликеры…
— Ага! — торжествующе закричал Григорий. — Но ведь я не добавляю в свое отличное вино ни водки, ни ликеров, ни коктейлей. И, значит, мой способ выведения нового сорта — не украден.
— В общем, — подумал Мунтяну, — ты прав. Но и американский бродяга Мак тоже молодец, как и ты.
— Безусловно! — поднимал банку с вином за здоровье американских бродяг и писателей молдавский бомж Григорий. — Выпьем за него, и за этого Стейнбека.
— Бывает, — рассудительно сказал Теодор, закурив бычок, — что одна великая идея приходит в голову двум людям одновременно. Я слышал об этом.
— Да, — согласился Мунтяну, — я тоже об этом слышал. Кажется, с изобретением телефона так было. И электрической лампочки, и радио.
— Мне вообще кажется, — задумчиво сказал Григорий, — что великие идеи вселяются в головы всех хороших людей одновременно. Просто хорошие люди настолько хорошие, что не спешат обнародовать эти идеи, чтобы дать возможность отличится другому. Сейчас я вспоминаю, что лет тридцать назад меня осенила идея: а почему бы не делать людей из клеток других людей? Но я не спешил, и что же? Кто-то из генетиков отличился и получил премию за клонирование!
— Кстати, о премии. Давайте же сочиним, наконец, следующее донесение.
Крепко выпив, друзья перебрались с лавочки на траву, и легли. Теодор достал огрызок карандаша, а Мунтяну — мятый листок. Майор Эдуард пытался было протестовать против того, что Мунтяну отсылает ему донесения на грязных мятых листках, неровно исписанных карандашом, но Мунтяну сумел переубедить начальника.
— Если я по легенде бомж, — сказал он майору, — то и донесения мои должны выглядеть соответственно.
Эдуард согласился, и вот, Мунтяну с приятелями приступили к написанию нового донесения.
— Куда он пойдет у нас с утра?
— Куда вы пойдете утром? — тонко запел развеселившийся Теодор.
— Прекрати, — одернул его Григорий, — мы делаем серьезное дело. Спасаем лейтенанта Петреску и Родину.
— Действительно, — поддержал друга Мунтяну, — это очень сложная задача. Обычно совместить эти два дела: спасение человека и родины, никому не удается.
— Ладно, — сдался Теодор, — убедили. Пускай утром наш лейтенант подойдет к Арке Победы у Дома правительства и постоит там несколько минут.
— Один?
— Нет, он будет с дамой. Причем, — сощурился Григорий, — не нравится мне эта дама, ох, как не нравится. В черном платье до пят…
— Слишком костлявая для того, чтобы быть подружкой Петреску, — добавил Мунтяну.
— И недостаточно молода для этого! — бросил Теодор.
— Ай-я-яй, — покачал головой Мунтяну, — до чего странная женщина стояла сегодня утром с лейтенантом Петреску у Арки Победы… Так и напишем…
— Разумеется, в руках у нее был зонт.
— Ты чего? — спросил Теодор Григория, — на небе же ни облачка…
— Ну, да. Так это и подозрительно. Очень подозрительно. Зачем ей зонт в такую погоду?!
— Пожалуй, — задумчиво согласился Мунтяну, — ты прав. Зонт, да еще и странного сиреневого цвета, с желтыми кружочками по краям.
— И порванным ремешком у рукоятки!
— Точно. Итак, они стояли у арки несколько минут, и Петреску очень волновался. По всему было видно, что наш лейтенант нервничает.
— Страшно нервничает, — поджал губы Григорий, — у него даже чуть трясутся руки.
— Но, тем не менее, он пытается выглядеть бодро.
— И вот, к Арке Победы подъезжает такси, легковой автомобиль марки «Нисан», ядовито-желтого цвета. Водитель, невысокий крепыш, судя по внешности, армянин, выходит из машины и открывает для дамы дверцу.
— Петреску облегченно вздыхает!
— Совершенно верно. Дама, обернувшись к лейтенанту, посылает ему воздушный поцелуй, и Петреску нехотя улыбается. Проводив взглядом уезжающее такси, лейтенант украдкой крестится, и выходит из-под Арки. Несмотря на то, что утро было прохладным, лоб Петреску покрыт мелкими каплями пота.
