Виктор Колчин
ЛЕСНЫЕ НАЙДЕНЫШИ
Географический календарь «Земля и люди» за 1968 год открывается справкой:
«За последние две тысячи лет на нашей планете уничтожено 106 видов зверей и 139 видов птиц. Первые 1800 лет люди медленно наступали на природу: вымерло только 33 вида. Затем истребление фауны пошло нарастающим темпом: в XIX столетии — 33 вида животных, а за последние пятьдесят лет — 40 видов! Но и это не все. Новые 600 видов животных сейчас на грани вымирания».
Виноваты в этой трагедии не только те люди, которые по воле технического прогресса осуществляют грандиозные преобразования природы и нередко забывают о ее живом мире. Каждый человек на земле, а тем более на нашей, советской, несет ответственность за судьбу диких зверей и птиц, как за часть природы, без которой немыслимо человечество. К сожалению, еще не все понимают это. А между тем у многих бывают в жизни моменты, когда спорое дело или гневное слово, элементарная забота или добрый совет, могут выручить «братьев наших меньших» из беды, уберечь их от уничтожения.
В разные годы мне посчастливилось познакомиться с людьми, которые пережили подобные «моменты». О них и пойдет речь — в пример нерешительным и равнодушным. В зарисовках о попечителях и недругах лесных найденышей приведены подлинные адреса, имена и фамилии. Отдельные из них заменены инициалами — по желанию самих попечителей и по другим причинам. Время, конечно, изменило некоторые обстоятельства жизни этих людей и их подопечных. Однако, как говорят, из песни слов не выкинешь. И я решил оставить зарисовки в том виде, в каком они были написаны по свежим следам событий.
Говорят, что Машка осталась живой случайно. Так ли это, судите сами.
В тот день техник Еткульского лесничества И. П. Уварин пошел в лес позже обычного. Пока управился с домашними делами на кордоне, вовсю засверкало солнце.
Стоит на крыльце человек среднего роста, машинально обстукивает валенки о ступеньку. Полушубок на нем распахнут, ушанка сдвинута, на смуглом узковатом лице раздумье. Вроде бы и не надо сегодня отлучаться из дома, но что-то подсказывает: «сходи в бор». Надумал. Прямо с крыльца — на лыжи и в лес.
Скрипит подплавленная полуденными лучами ледяная корка, звонко обламывается. Трудно живется в эту пору диким козам, копытца проваливаются в снег. Наст острый, как стекло, безжалостно режет кожу. В такое время животные не уходят далеко от кормушек, которых в бору десятка полтора (оборудованы еще с осени: стожки сена, солонцы, вешала с вениками).
Идет человек по лесу, прислушивается, направляясь на комариный звон бензопил. Там валят больные и перестойные деревья — не захватили бы по ошибке здоровые. Легко скользит по твердому насту, привычно шарит взглядом по снежной целине, испещренной следами и причудливыми тенями.
Заметил чужую лыжню, остановился. Пощупал: свежая. Надо иметь мужество, чтобы шагнуть навстречу порубщику или браконьеру, отвести в сторону направленные на тебя топор или стволы. А такое с Увариным случалось. Но как-то не думается об этом Ивану Платоновичу, когда идет он по горячим следам преступников.
Чужая лыжня круто повернула на вырубку, скатилась в распадок, запетляла вокруг молодняка. Рядом следы косуль. Шли на кормежку — пять штук. Забеспокоился Уварин, обошел кормушку, видит — выходные следы, прыжки, словно брызги во все стороны. И только четыре. А где пятый след? А пятый с потаском, кровавый. Прошел немного и увидел косулю, которая лежала в мелком сосняке. Когда подбежал к ней, она еще пыталась встать, но человек аккуратно на нее навалился.
Долго возился Иван Платонович. И козу надо держать — бьется, и капкан раздвигать, его стальные пружины способны удержать матерого зверя. А тут маленькая косуля. Полукруглые ржавые скобы сильно врезались в кожу выше копытца, заледенели. Только освободил ножку — закровоточила рана, из последних сил забилось животное. Нашарил в кармане платок, связал задние ноги, приподнялся. Помедлив немного, распахнул полушубок и разорвал рубашку. Кое-как перевязал заалевшую рану, взвалил косулю на плечо и направился домой.
Маленькая кухня на кордоне превратилась в ветлечебницу. Совхозный врач дал бинтов, примочек, мазей. Косуля стала есть, сначала только ночью, а потом и днем все, что приносила ей десятилетняя дочка Увариных Оля: хлеб, овес, картофель. Подружились они. Бывало, сядет девочка на лавку с куском хлеба в руках. Приковыляет коза, смело ткнется мордочкой в колени.
Однажды приехал Иван Платонович из леса, Оля — в слезы:
— Машка захворала, не ест.
Побежал хозяин во двор. Лежит Машка, голову не поднимает. Помчался к ветеринару. Косулю спасли, но копытца она лишилась.
Как-то рано утром постучала соседка:
— Иван, Валет козу задрал!
Всполошился Уварин, не помнит, как на крыльцо выскочил. Давно заметил — недобро косится пес на косулю. И верно — облизывается, морда в крови. К счастью, все обошлось благополучно. Валет, видимо, покушался на жизнь Машки, но получил мощный удар по зубам.
К началу лета Машка спокойно гуляла целыми днями на длинной привязи, как заправская коза.
Но с домашней козой косулю, конечно, не сравнишь. Она безрогая, гораздо крупнее, а главное — красивее. Стоит, как выточенная, голову держит гордо. Шея у нее крутая, высокая, а ноги длинные, стройные — это для того, чтобы при случае вовремя увидеть врага и вихрем умчаться от него. Шерсть у дикой козы серая, с палевым оттенком, на задней части — белый пушок, который охотники почему-то назвали зеркалом. Сытая стала Машка, гладкая, ходила прихрамывая, а бегала здорово. Только заскучала. Плохо стала есть. Подойдет к окну и грустно так смотрит, вроде хочет сказать: «Отпустите меня на волю, я уже здоровая и проживу сама…»
Так в Назаровском бору появилась хромая косуля. Ходит Уварин по лесу, читает книгу следов и радуется: «Машка вышла замуж». Потом видит — двойня у нее, козлик и козочка. На другой год опять принесла козочку…
…Как-то мне довелось побродить вместе с И. П. Увариным по его подопечным лесам. Он приглядывался к высоченным соснам, неторопливо рассказывал о том, что его огорчает и радует. Услышал я от него еще об одном лесном обитателе такую историю. Кто-то, видно, гонял дикого козла по губительному для него насту. И вышло измученное животное к деревне Шеломенцево. А некто Н. В. Новиков зарезал лесного красавца, отдыхающего возле животноводческой фермы. Можно понять чувства Ивана Платоновича, который возмущенно говорил: «Об этом знали все. Но все молчали. А ведь этот браконьер живет с нами рядом, в нашей деревне».
Белоснежные поляны искрились под солнцем, словно осыпанные хрустальным бисером. Где-то вверху тенькали неутомимые синицы, энергично постукивал по дереву работяга-дятел. Шагалось легко и бездумно. Залюбовавшись причудливо изогнутой, словно арка неведомых ворот, березой, Иван Платонович остановился, сказал:
— Скоро весна, а там и лето, опять приедут в бор люди за ягодами, за грибами…
Больше в этот день он не заговаривал о браконьерах.
— Отпустил бы ты меня в Двойняши, — просила мужа хозяйка дома, где мы остановились на ночлег.
— И не думай, — гудел из сеней сипловатый басок, — ближнее ли место…
Супруги Трякшины переехали из Башкирии в село Петропавловка Катав-Ивановского района недавно. На старом месте у них остался собственный дом.
Тихо звенела мартовская капель.
О Двойняшах — маленькой станции заброшенной узкоколейки — Августина Георгиевна рассказывала:
— Травы там густые. Покосы — без оглядки. Зайцев в тот год развелось! Куда не ступишь — зайчонок. Несмышленыши. Никуда не бегут. Прижимаются к земле. А в высокой траве не разглядишь сразу пушистый комочек. Ворчал Василь Василич, пока собирали зайчат по всему покосу. Десять штук набрали.
— Так и ворчал! — недовольно сказал Василий Васильевич.
— А как домой ехать — заспорили: в траву спрятать ушастых малышей — того и гляди под косу попадут, в лесу сорочье да зверье хищное. Взяли зайчишек домой…
В конце лета посадили зайцев в мешок. Василий Васильевич с трудом взвалил его на плечо, а к этой поре осталось во дворе шесть длинноухих. Четверо зайчат сбежали. На опушке леса вытряхнул «квартирантов» на травку. А они столпились у ног Августины Георгиевны. Василий Васильевич как свистнет. И брызнули, зайчишки в разные стороны. А утром опять все во дворе — явились на завтрак. Так и столовались почти до самой зимы.
К концу разговора Василий Васильевич вдруг подобрел:
— Ладно, поезжай в Двойняши, один управлюсь.
И, улыбнувшись, добавил:
— Зайцев ей своих охота увидеть.
