К концу разговора Василий Васильевич вдруг подобрел:
— Ладно, поезжай в Двойняши, один управлюсь.
И, улыбнувшись, добавил:
— Зайцев ей своих охота увидеть.
Трудно птицам зимой — и холодно, и голодно. Вот и жмутся пернатые поближе к человеческому жилью. На улице Борьбы в городе Копейске над припорошенным снегом газоном хохлится на ветке тополя стайка воробьев. С завистью поглядывают они на желтобрюхих красавиц, порхающих над одним из балконов дома № 25. Открывается форточка, и юркие звонкоголосые птицы одна за другой залетают в квартиру № 31.
Синичий пансионат открылся так. Залетела однажды в комнату модница с черным галстуком на шее. Попрыгала по зеленым веткам раскидистого — почти во всю стену и под потолок цветка. Подавилась на маленькие озера в стеклянных берегах, где плавают разноцветные рыбки. Ловко увернулась от нападения скворца. Он пытался выдворить из комнаты непрошеную гостью, обращаясь к ней на каком-то странном языке:
— Ф-ф-ша-ша…
— Ку-ф-ф-шать…
— Ф-ф-се.
Анна Кузьминична окликнула драчливого скворца Сашу, и тот, затрепыхав крылышками, послушно опустился на плечо хозяйки. А синичка запрыгала по раме форточки и крикнула певуче своим подружкам, оставшимся на улице:
— Пинь-пинь-тара-а-рах… (Летите скорей в дом, здесь совсем нет зимы…)
И восемнадцать продрогших пичужек одна за другой залетели в комнату. Запорхали по углам, возле картины, над косяком двери, выбирая укромное место для ночлега. С той поры стайка синиц по двадцать-тридцать птиц каждую зиму квартирует здесь на полном пансионе. Переживут птицы сильные морозы, а ближе к весне снова улетят на волю.
Чтобы и воробьям не было обидно — их ведь тьма-тьмущая, хозяйка попросила мужа смастерить на балконе несколько кормушек. Воробьям грех обижаться на знакомый балкон. Им перепадает немало потому, что пансионат густо заселен зверями и птицами.
В квартире пенсионера И. Г. Кигет собрался целый зоопарк. Белые и пушистые, как первый снег, ловко лезут на руки хозяевам морские свинки. Медлительная черепаха сонно тычется о край тарелки с едой. А ежик все что-то вынюхивает своей острой мордочкой, часто настораживается, пряча ее в копну колючих иголок.
Вся эта живность собрана на столе специально. Соседские ребята Саша и Витя Частотины зашли проведать своего найдёныша. Они подобрали скворца Сашу совсем крохотным. Принесли тете Ане и вместе с ней вырастили голосистого певца. Скворец умеет говорить, правда, знает всего три слова. С Витей и Сашей пришли их друзья. Вот и пришлось хозяевам показывать своих питомцев.
Анна Кузьминична ласково разговаривает с птицами и зверями, подвигает синицам, порхающим возле черепахи, блюдце с водой. Затем поворачивается и кричит в коридор:
— Витя! Ты где запропастился, иди сюда, Витя…
На кухне захлопали крыльями голуби. Важно проплыл по коридору в полутора метрах от пола длиннокрылый пестрач.
— Смотрите, пешком по воздуху идет! — засмеялась соседская девочка.
Голубь Витя — тоже ребячья находка.
Сюда же принесли дети больную кошку. Она скоро поправилась, подружилась с птицами. Улетела выросшая галка Клара. Ее назвали по имени девочки, подобравшей за городом желторотого птенца. Сколько их, таких вот найденышей, прошло через добрые руки Анны Кузьминичны…
Детям супруги Кигет всегда рады. Сами воспитали дочь и сына. Они-то знают, как важно вырастить детей такими, чтобы каждый из них мог сказать словами поэта:
И зверье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.
Челябинский инженер Анатолий Федорович возвращался из командировки. Легковой газик весело разбрызгивал весенние лужи, обгонял грузовики, на полном ходу прижимался к обочине, пропуская встречные «Кировцы» с огромными прицепами. Уступая трактористам свою законную полосу проезжей части, шофер газика не ругался, не показывал им кулак, а только крякал. И то, наверное, не от досады, а от напряжения. А может быть, просто не хотел ругаться в такой день, вспомнил, как сам когда-то торопил свой трактор в поле.
В рамке лобового стекла, как на экране телевизора, стремительно мелькают кадры весенних пейзажей. Бескрайне распахнулась обнаженная пашня. По ней бегут навстречу газику березовые колки, скирды соломы, животноводческие фермы. Кое-где еще лежит снег. Но этот черно-белый контраст, всегда неприятный взгляду, смягчается матовой дымкой испарений, синевой неба, нежными солнечными бликами.
— Что Геннадий, к обеду будем дома? — благодушно спрашивает Анатолий Федорович.
Командировка прошла удачно, настроение отличное.
— Добежим! — откликается шофер и вдруг добавляет: — Случилось что-то, — и кивает на боковое стекло.
— Давай подъедем…
Газик круто сворачивает на проселок. Впереди небольшой пруд. На берегу толпятся люди. Бегают взад-вперед мальчишки. За прудом видны какие-то строения, а за ними снова блестят полоски воды. Пока шофер заглядывает под капот, Анатолий Федорович осторожно пробирается на песчаную косу.
По всему берегу валяются дохлые карпы. Шумно кружится воронье. Омытые волнами рыбины золотисто поблескивают под ярким солнцем, и от этого увиденное воспринимается еще горше.
Инженер прислушивается к разговору людей.
— Колхозу, конечно, убыток…
— Промерз пруд до дна…
Шофер ходит по берегу, отбрасывает носком сапога дохлую рыбу подальше от воды.
— Ты что? — спрашивает Анатолий Федорович.
— Полный замор, — отвечает Геннадий, — мальки вон сами из воды лезут… дышать нечем.
В узкой канавке медленно двигаются золотистые мальки, размером с половину карандаша. Анатолий Федорович садится на корточки. Опускает в воду руку и чувствует, как доверчиво тычутся в ладонь рыбки. Может быть, ему это только кажется, что доверчиво, но, зачерпнув пригоршню воды, он видит в полусогнутых лодочкой пальцах двух мальков.
— Геннадий! — зовет он. — Нет ли у тебя банки в машине?
— Есть, — отзывается водитель, — электролит подливаю…
И снова бежит газик по весеннему шоссе. Но пейзажи больше не занимают пассажира. Он придерживает банку с мальками, а водитель не отрывает взгляда от дороги — предупреждает о рытвинах, и ухабах. Тогда банка подхватывается покрепче и поднимается повыше. Долго на весу ее держать нельзя — немеют пальцы.
Дома у Анатолия Федоровича поселили мальков в ванне. Долго смотрели жена и дочь, как чутко подрагивают маленькие рыбьи тельца от едва заметных движений плавников. Покрошили в воду хлеба. Но мальки вроде бы и не заметили крошек, наверное, привыкали к новому пруду с ослепительно сияющими берегами. Анатолий Федорович объяснил домочадцам, что рыб надо кормить только свежим белым хлебом, в одни и те же часы и понемножку, чтобы не закисали остатки, не портили воду. А менять ее надо так. Отстаивать два-три дня в ведрах, чтобы хлорка выдохлась. Потом сливать, в ванну.
— Сложная технология, — скептически заметила жена, — может, отдадим соседям, у них аквариум…
— Что ты, мамочка, — заволновалась дочь, — я сама их буду кормить.
Карпы росли быстро. К некоторым неудобствам, связанным с пребыванием найденышей, домочадцы быстро привыкли. Уже в четверг надо было готовиться к банной субботе. Заполнялись водой все ведра. В отстоявшуюся воду в субботу пересаживали карпов, чтобы освободить ванну. А в воскресенье карпов снова запускали в импровизированный прудок.
— Удивительная рыба, — рассказывал мне Анатолий Федорович, — неприхотливая, выносливая, растет прямо на глазах…
К середине лета мальки стали в два раза больше, еще ярче заблестели на их плотных боках крупные золотистые чешуйки. Рыбы привыкли к человеку. Стоило опустить в воду руку, как они тотчас подплывали к ней и доверчиво тыкались нежными мордочками в ладонь.
Однажды покормили рыб черствым, зацветшим хлебом и, видимо, отравились они. Перевернулись как-то на бок, хотя еще не совсем кверху брюшками лежат. Анатолий Федорович пришел со службы и ахнул. Весь вечер провозился он с рыбками. Осторожно массировал их, несколько раз прополаскивал им жабры свежей колодезной водой. Жена с дочкой переживали — так привыкли к своим питомцам. Помогали главному спасителю. И ожили ведь карпы!
Этот случай помог определить судьбу карпов. Решили выпустить их в озеро. Время шло, а хозяин все откладывал на «следующую командировку». Но как-то поехал в первых числах ноября в район и увидел возле берега облюбованного Второго озера ледяные закрайки.
— Знаешь, Геннадий, давай вернемся…
— Плохая примета, — проворчал шофер, щелкая указателем поворота.
