«Кончается, кончается, кончается…»
Кончается, кончается, кончается
Последний год из тех шести годов,
А как вначале было не отчаяться,
Когда проклятый скрежетал засов?
И койка всё безвыходнее вздрагивала,
И всё привычнее был звяк ключей,
И всё верней воронка та затягивала,
В которой сам не свой да и ничей.
Кончается, да только память хваткая
То мукой отзовётся, то виной,
То милою погибшею тетрадкою,
То с другом пересылкою ночной.
Кончается, да только сон обрывистый
Присвистнет надзирательским свистком,
Или несём парашу и не вынести,
И что-то там ещё, ещё потом…
1975
«Где корки хлеба да объедки…»
Где корки хлеба да объедки
Баланды в бочках, что ни день,
Не молкнет птичья дребедень —
Как в развесёлой оперетке,
Танцуют, скачут, говорят,
Посвистывают, напевают,
То вразнобой, то все подряд,
То ссоры, драки затевают,
Безостановочно клюют,
Взлетают и опять садятся.
А, может, о цене рядятся?
Знай, покупают, продают?
На этой ярмарке народ
Всё тот же — воробьи, сороки,
Чей хвост трубой, а руки в боки.
Синицы пляшут взад-вперёд,
Ворона, мелкий люд спугнув,
Усядется, кусок послаще
И пожирнее схватит в клюв,
И, глядь, мелькает где-то в чаще…
И так все дни, и месяца,
И годы — тот же свист и говор,
Едва плеснёт отбросы повар,
И нету этому конца…
1973,
Мордовия
Вышла замуж за тюрьму
Да за лагерные вышки —
Будешь знать не понаслышке —
Что, и как, и почему.
И в бессоннице глухой,
В одинокой злой постели
Ты представишь и метели,
И бараки, и конвой.
Век двадцатый — на мороз
Марш с киркой, поэт гонимый!
Годы «строгого режима»:
Слово против — дуло в нос.
Но не бойся — то и честь,
И положено поэту
Вынести судьбину эту,
Коль в строке бессмертье есть.
Только жаль мне слёз твоих
И невыносимой боли
От разлучной той недоли,
От того, что жребий лих.
1970,
Тюрьма КГБ, Литейный, 4
Море злое, белый прибой,
Ярый грохот, дальний раскат,
На песке мы одни с тобой,
Я во сне и тому-то рад.
Пена жадная с лёту бьёт,
Как пустынно, дико вокруг!
Хоть бы чайки плач и полёт
Иль бездомного пса испуг…
Никого. Мы одни с тобой.
Мы прижались плечом к плечу.
Море злое, белый прибой…
Я иной судьбы не хочу.
1971,
Мордовия
Обними меня крепче.
Приди
В мои сны.
Ты сумеешь ли это?
Снится мне у тебя на груди
Сон про город и холод рассвета.
Слышу голос знакомый без слов,
Вижу взгляд роковой и наивный.
Ты пришла, ты услышала зов,
Мы с тобой и во сне неразрывны.
1973
«Душа устала. Сникли строки…»
Душа устала. Сникли строки,
Тоска не сгинет ни на час,
И снова женские упрёки
Казнят — уже в который раз.
От их жестокости упрямой
Не уберечься всё равно,
Когда судьбой и кровью самой
Неотделимы вы давно.
И вновь глаза заглянут в очи,
И шёпот скажет обо всём,
И заблестят глухие ночи
Златым Зевесовым дождём.
1973
Только видеть тебя,
держать твою руку в своей,
И пусть носит метро,
пусть автобусы скачут,
И маячит прощальное золото
дальних церквей,
Дни и ночи маячит.
Только видеть тебя,
держать твою руку в руке
И иссохшимся ртом
хватать воздух внезапный и шалый.
Это было
и светит ещё на листке —
Только видеть тебя —
о, Господи Боже, так мало…
1977
То Петропавловск на Камчатке,
То Брянск, то Киев, то Москва —
О, как пронзительны и кратки
Все торопливые слова!
Но в той кабине полутёмной,
К мембране жадно прислонясь,
Страны невиданно огромной
Невидимую чуешь связь.
Сквозь выкрики телефонистки,
Сквозь семафоры, шпалы, дым —
Родимый, дальний голос близкий
Здесь, въявь, наедине с твоим.
1975
«В Сибири татарским прозваньем…»
В Сибири татарским прозваньем
То речка звенит, то сельцо,
Раскосым лихим зазываньем
Пахнёт, как пожаром в лицо.
Ударит о берег Тубою,
Тобратом на горы взбежит,
Тайгою, как древней ордою,
В ночи загудит, задрожит.
1974, Курагино
«Река встаёт и громоздится…»
Река встаёт и громоздится,
Белея медленно кругом,
И лишь у берега дымится
Вода и лезет напролом.
К ней по истоптанному спуску
Идут, сбегают второпях,
И веет стариною русской
От коромысла на плечах.
Виденье призрачной эпохи,
Что разве в сердце и жива,
И вёдра тихие, как вздохи,
Качаются едва-едва…
1973,
Курагино
«Деревеньки мои, деревушки…»
Деревеньки мои, деревушки —
Коромысла весёлого дужки,
А уж вёдрам и шатко, и зыбко,
В каждом солнце играет, как рыбка.
Деревушки мои, деревеньки,
На завалинке старушки-стареньки,
А над рекой то березник, то ельник,
А на плоту Иван Гладких да брательник…
1975
Дрожью бьющие туманы,
Шатких листьев вороха,
И хозяйка утром рано
Зарубила петуха.
После куры кровь клевали,
Клочья пуха и пера,
Осень отливала сталью
Брошенного топора.
1974,
Курагино
«Задравши хвост, телёнок скачет…»
Задравши хвост, телёнок скачет,
Трава на солнце вновь блестит,
И с курами петух толмачит,
И лёд по речке шелестит.
И лодку сталкивая в воду,
Свой наготове шест держа,
Рыбак кричит мне про погоду,
Про льдины, что плывут, кружа.
1973,
Курагино
«Сегодня утром лист пошёл…»
Сегодня утром лист пошёл —
По всей тайге, куда ни глянешь,
Слетает осени в подол
Медь, золото, багрец, багрянец.
И речка ловит на ходу
И гонит вдаль напропалую
Свою добычу золотую
У всех деревьев на виду.
И под ногами впрямь горит
Земля медлительно и пышно,
И каждый шелест говорит
Так явственно, что всюду слышно.
1974,
Курагино
«Я сослан к вам, леса притихшие…»
Я сослан к вам, леса притихшие
И шелестящая река,
К вам, дальние луга, постигшие
Коровий звон и рёв быка.
К вам, горы, полукругом брошенные
И убегающие вниз,
Да к вам, избушки перекошенные,
Что у забора собрались.
Брожу по берегу отлогому,
По долгим улицам села,
В глаза святому лику строгому
Гляжу сквозь сумерки стекла.
А небо тёмное разостлано
В ночи, в пыланьи звёздных стай,
И звёзды те же, словно сосланы
Со мною вместе в этот край.
1973,
Курагино
Перестал ходить паром,
Обивает снег пороги,
Баба тыкву на пороге
Рубит длинным топором.
Сыплет семечки на печь,
Разгораются уголья,
Пересыпанная солью
Русская играет речь.
А за окнами бело,
В белом крыши и заборы
И далёкие просторы,
Где вчера ещё мело.
1973,
Курагино
По Тубе пошла шуга,
По судьбе пошла туга,
И парому не пройти,
И до дому нет пути,
Уплывает хмурый лёд,
Убывает птичий лёт,
И снега кругом, снега.
По Тубе пошла шуга…
1974,
Курагино
Маетный запах бензина.
Окрик вороний скрипуч,
