Анатолий Бергер - Продрогшие созвездия

И ни душа живая не встречается,

Покуда по дорожкам я бреду.

1975

В конце глухого ноября

Запуталась в траве пороша,

И ветер, холодом бодря,

А то вдруг воробья взъероша,

Гудел, замётывал следы,

Застывшие, канавки, лужи,

Выл в трубах обещаньем стужи —

Наградой за свои труды.

В лесу все выходы-ходы

Снежок маскировал умело,

Лишь старой памятью силён

Тропинкой лиственною, белой

Шуршал мой шаг… Со всех сторон

Пни в изморози да седые

Болотца льдистые — ногой

Чуть ступишь, слышен хруст. Пустые

Черны деревья. Тишь. Покой.

А мне ноябрьской строкой

Поэзия стучится в двери,

И я, ещё себе чужой,

В былые весь уйдя потери,

Боюсь поверить ей, но верю

И снова чувствую судьбой…

Вороний окрик вдалеке,

Пустынный гул аэродромный.

Кругом оживший мир огромный.

О, как вместить его в строке!

В этом веке я так же случаен,

Как в египетских «тёмных веках»,

Бедный житель стандартных окраин —

Вся судьба на тетрадных листках.

А кругом — злая схватка империй,

Подавленье души и ума,

И народ, потерявший критерий,

Позабывший, где свет и где тьма.

Ну да что ж?

Тёмный ельник разлапист,

Сыпет осень свою желтизну,

Как тропинка, уводит анапест

В даль, таинственность и глубину.

1979

В тот первый час, в тот первый день

Металась улиц дребедень,

И чудилось мне не на шутку,

Что снится вновь знакомый сон,

А въявь — забор со всех сторон,

И скоро прокричат побудку.

И не могу понять с тех пор —

То впрямь собор или забор?

То всадник ли, гремящий славой,

Иль тёмной вышки страх ночной?

То дрожь трамвая над Невой

Иль злая дрожь колючки ржавой?

1975

Фонтаны замерли до лета

В холодной глубине земли,

И как старинная монета,

Сверкают статуи вдали.

Без плеска струй осиротела

Их бронза в зябкой тишине,

И грозное Самсона тело,

И злобный лев — всё как во сне.

Зато пугливо белка скачет,

Свистят синицы на лету,

Берёза лист последний прячет,

А он всем виден за версту.

1978

Мой город осени сродни:

Все эти шпили, купола

И листьев жёлтые огни —

Их не одна ль рука зажгла?

И не один ли гул стоит

Среди соборных тех колонн,

Над крутизной кариатид,

В сплетениях древесных крон?

1976

Осень мелькнула в Летнем саду,

Качнуло автобус на всём ходу,

Заполыхала вода канала,

Птица спикировала вниз шало,

Снова по городу разнеслась

Весть, что у ветра жёлтая масть,

Снова из уст в уста побежало:

Это не листья во все концы

Враз разлетятся вдруг, а дворцы,

Всадники, набережные, ростралы,

И не во сне, а впрямь, наяву

Рухнут в Фонтанку, в Мойку, в Неву.

И всему этому я виною,

Ибо тогда началось со мною…

1978

Раскричались чайки и вороны

Сквозь дождя шумящий перекос.

…Словно бы бежал и вдруг с разгону

Стал, как вкопанный, как в землю врос.

И увидел, как черны осины,

Ветви разметавшие вразлёт,

Как залива зыбкая равнина

В даль свою пустынную плывёт.

Как кустарник водит хороводы,

Как темны и одиноки пни,

Как внезапны в смуте небосвода

Самолёта краткие огни.

И изведал, каково деревьям,

Птицам, и заливу, и траве,

Ощутив с печалью и доверьем

Назначенье с ними быть в родстве.

1977

В проходе тёмном лампочка сочится,

И койки двухэтажные торчат.

Усталого дыханья смутный чад,

Солдатские замаянные лица.

То вздох, то храп, то стон, то тишина.

Вдруг скрежет двери — входит старшина:

«Дивизион — подъём!» И в миг с размаху

Слетают в сапоги. Ремни скрипят.

Но двое-трое трёхгодичных спят,

А молодёжь старается со страху.

«Бегом!» Глухое утро. Неба дрожь.

О, время, ну когда же ты пройдёшь!

И словно мановеньем чародея,

Прошло.

Решётка, нары, и в углу

Параша. Снова лампочка сквозь мглу,

А за оконцем вышки. Боже, где я?

Заборы, лай, тулупы да штыки.

Шлифуй футляры, умирай с тоски.

Кругом разноязыкая неволя,

Я на семнадцатом, на третьем — Коля.

А ты, Россия, ты-то на каком?

А, может, ты на вышке со штыком?

Когда ж домой? Спаси, помилуй, Боже!

Вернулся. Долгожданная пора.

Но не могу сегодня от вчера

Я отличить никак. Одно и то же.

1986

Не расплескать бы лагерную кружку,

Передавая другу по несчастью,

Пока на вышке нас берут на мушку,

Собачий клык готов порвать на части.

Дымится чай или, верней, заварка,

До воли далеко, проверка скоро,

И лагерные звёзды светят ярко,

Обламываясь о зубцы забора.

1989

Уже давно свой отбыл срок,

Тюрьма и ссылка миновали,

А сон лишь ступит на порог —

И всё опять как бы в начале.

Взгляд следователя колюч,

И тени на стене изломны,

В железо двери тяжко ключ

Опять вгрызается огромный.

Железно всё — и унитаз,

И две скрипучие кровати,

Окна в решётке мутный глаз,

Цвет неба, хмурый, как проклятье.

Звучал железом приговор,

И по этапной той железке

Во снах и еду всё с тех пор

Под стук колёс и посвист резкий.

1986

И снится вновь квадрат решётки,

Вновь следователь за столом,

Суд долгий, приговор короткий,

Судьбы кровавый перелом.

Который раз на осень глядя,

И перепутав явь и сны,

Одно прошу я, Бога ради,

У бедственной моей страны:

Ни воздаяния за годы

Пропащие, ни мести злу,

А чтобы первый луч свободы

Прорезал вековую мглу.

Но чтоб взаправду это было,

Не как сейчас — от сих до сих,

И встал бы над моей могилой

Мой репрессированный стих.

1988

Всё кончено ещё тогда,

Давным-давно.

Поди осколки

Те собери… Пришла беда,

За нею сплетни, кривотолки,

Но всё как чья-то тень, фантом,

Жизнь после смерти.

Что сегодня

Мне этот жадный шум о том,

За что я сгинул в преисподней?

И распродажа по частям

Той боли?

Каждый хлыщ проворный

Кричит: «И я! Моим вестям

Внимайте, люди!»

И покорно

Внимают. Господи, спаси!

И не унять невольной дрожи…

Нас распинали на Руси

Для этого? О Боже, Боже!

1989

Полжизни или, может быть, две трети,

Или конец? Всё в Господа руке.

Мне столько суждено на белом свете,

Как муравью на сморщенном листке.

Но он-то делом занят, а не счётом,

Сознаньем смутным не обременён

И не обязан никому отчётом,

А только Богу. В этом счастлив он.

А я всем недоволен, всем измаян,

Чего хочу, и в слово не вложу,

Среди российских северных окраин

Сырой холодной осенью брожу.

А лужи всё темней, всё безнадежней

Взывает зябкий ветер на лету,

И муравей ползёт с отвагой прежней

По сморщенному жёлтому листу.

1984

Времени песок шершавый

Засыпает без конца

И великие державы,

И на кладбище отца.

Но живущий забывает,

Что туда же канет он,

И в руках пересыпает

Дней минувших Вавилон.

1982

С годами