Геннадий Алексеев - Стихотворения

Пришли какие-то
и стоят

странные какие-то:
стоят и улыбаются
смешные какие-то:
пришли неизвестно зачем
нахалы какие-то:
пришли и не уходят
дураки какие-то:
стоят и стоят
хоть бы сели!

я заснул
а они стоять остались
проснулся —
они всё стоят
и в ушах у них серьги появились
в виде колокольчиков

с перепугу я снова заснул
и снова проснулся:
мать честная! —
они всё стоят
но в ушах у них не колокольчики
а большущие колокола!

ну, думаю
наконец-то!
и зазвонил в колокола
что было мочи

сбежался народ

вот, говорю
пришли какие-то с колоколами
а я тут ни при чём

и народ отпустил меня

а они всё стоят
перед народом ответ держат

чудаки какие-то ей-богу!

Не люблю я этих дураков
они слишком умны
люблю тех
они поглупее
и обожаю во-он тех
они настоящие дураки

а умники тошнотворны
как зловонный
мутный
тёплый самогон
в треснувшем стакане
с дохлой мухой на донышке

зажмуришься
зажмёшь нос
опрокинешь стакан в рот
проглотишь самогон
крякнешь
выплюнешь муху
и воскликнешь:
какая гадость!

закусишь солёным огурцом
и нальёшь второй стакан

Не надо разрушать этот город!

Я не ребёнок. Я понимаю,
что всё должно быть разрушено.
Но бывают же исключения!
Так и быть, если это необходимо, —
разрушьте его наполовину.
Так и быть, если это необходимо, —
оставьте хоть одну пятую!
Так и быть, если это позарез нужно, —
оставьте хоть один мост и пару фонарей.
Ради бога, оставьте мне
хоть один единственный фонарь
на память об этом изумительном городе!
Неужели это так трудно?

Страшно как-то
хочется спрятаться

подпрыгну
ухвачусь за край
подтянусь на руках
влезу на антресоль
зароюсь в старые журналы
и затихну

будут искать
будут аукать

так им и надо!

главное не чихать
тогда и не найдут

Под аркой Главного штаба
торгуют маринованными огурцами
хвала зодчему Росси!

На ступенях Биржи
нежно обнимаются парочки
спасибо зодчему Тома де Томону!

У портика Адмиралтейства
валяется отпетый пьяница
ай-ай-ай зодчий Захаров!
ай-ай-ай!

Не спускал с неё глаз
дрожал
почти обезумел
она улыбалась

гладил её холодные плечи
целовал её твёрдые груди
ласкал её мраморный живот
она не оживала

стоял перед нею и плакал
она не шевелилась
бил её по щекам
она не обижалась
схватил молот
и ударил её
она разбилась

долго сидел над грудой обломков
пригорюнясь

решил: сделаю другую!
и сделал
она ожила

гладила её тёплые плечи
целовал её нежные груди
ласкал её мягкий живот
и думал:
та первая
была всё же лучше!

Поэты
стойте в сторонке
и не суйте нос
не в свои дела
ваше призванье —
любовь

вот и любите
мокрый асфальт
предрассветные сумерки
телефонные будки
дворовых котов
и всю вселенную

и будьте внимательны
переходя улицу
следите за светофором

поэты
не слушайте меня!
не стойте в сторонке
суйте нос куда попало
любите только себя
и плюйте на светофоры

и пусть дверью
прищемят вам нос
и пусть никто
никто не любит
мокрый после дождя асфальт
фиолетовые предрассветные сумерки
обшарпанные телефонные будки
облезлых дворовых котов
и
набитую звёздами вселенную

и пусть на улицах
вас давят такси
как кошек и голубей

а чем вы лучше
кошек и голубей?

Наша вера — пропала.
Все спрашивают друг у друга:
Где наша вера?
Вы не видели нашу веру?
Она такая светлая,
чистая и наивная,
с голубыми глазами
и с ямочками на щеках.

И правда, где она,
наша вера, — что с ней стряслось?

Может быть,
её застрелили выстрелом в затылок, —
предварительно обрезав ей волосы?
(зачем же волосы пачкать?)
А перед этим
ей совали иголки по ногти,
и она страшно кричала
(попробуйте-ка не кричать!).

Может быть, её заставляли
чистить нужник голыми руками?
(у неё были красивые руки
с длинными пальцами), —
её рвало, но она чистила,
а потом её утопили в этой жиже.

Может быть, её заставляли
пилить лес на 40-градусном морозе?
У неё не было тёплых рукавиц
(никто не присылал ей посылки),
но она пилила. А потом замёрзла,
и её занесло снегом.

Может быть, её изнасиловали
пьяные солдаты (она ведь была
очень недурна — наша вера!)?
Изнасиловали — и ушли довольные.
А она повесилась.

Но скорее всего, но вполне вероятно,
мы ей просто надоели,
и она сбежала от нас.
Собрала вещички — и ушла
с узелочком — куда глаза глядят.
Может быть, она вообще странница —
кто её знает?

Течёт речка, голубая и широкая.
Говорят, в ней полно рыбы.
Но рыбаки все с голоду передохли.
От безрыбья? Или от лени?
От безверья, — кричат верующие, —
от безверья!
Но что делать! — наша вера
куда-то запропастилась.

Вы не видели её, — нашу веру?
Она такая светловолосая,
чистая и наивная,
с большими голубыми глазами
и с ямочками — на щеках.

Живёшь как все прочие

не хандришь
и отыскиваешь несметные клады
как и все прочие
не скучаешь
и ловишь неуловимых жар-птиц
как и все прочие
не ленишься
и воздвигаешь вавилонские башни
как и все прочие
устаёшь
но продолжаешь истреблять драконов зубастых
как и все прочие
иногда же страдаешь от насморка
тоже как прочие
словом, живёшь — хлеб жуёшь
как и все прочие

и вдруг — телефонный звонок
и нежный
ласковый
ангельский голосок
говорит тебе
что ты совсем не такой
как прочие
что ты особенный
удивительный
бесподобный
что ты почти божество

слушаешь и поражаешься
и сомневаешься
и даже слегка пугаешься
но всё же веришь —
хочется в это верить
честно-то говоря

словом
сердце твоё
разрывается от радости
и ты умираешь
несказанно счастливым
в расцвете лет

а мог бы и пожить ещё —
живут же все прочие!

Стреляют в президента Соединённых Штатов.
Умер президент Соединённых Штатов.
Хоронят президента Соединённых Штатов.
Весь мир любуется этим редким зрелищем.
Весь мир в восторге от этой роскоши.
Весь мир покрякивает от удовольствия.
Почему так редко убивают президентов?
Неужели это так трудно?