В Цзинчжоу
В дымке даль расплылась,
Ветер взвихрил прибрежный песок,
Плыли тихо — и вдруг
Суетливый и радостный гам.
Словно птичий базар,
Представляется нам городок,
И послушная лодка
Подплывает уже к берегам.
Там гадалка в толпе
Нам предскажет, что в будущем ждет;
Барабан-черепаха
Открыться любому готов.
Догорает закат,
И с рекою слился небосвод,
И не слышно нигде
Царства Чуского горестных слов!
В девятнадцатый день одиннадцатой года Синь-чоу распрощался с Цзы-ю у западных ворот Чжэньчжоу. В пути написали и послал ему эти строки
Голову вскружило не вино,
И не от него моя печаль.
Хорошо бы повернуть коня
И галопом поскакать назад.
Ты один остался из мужчин
В доме за хозяйство отвечать,
Как же одиночество твое
Мог бы скрасить я, о младший брат?
Поглядел с вершины — сколько гор!
Ни дорог, ни троп в них, ни путей…
Ты еще заметен вдалеке,
Вижу черной шапки силуэт.
Думаю, в такой мороз тебе
Надо бы одеться потеплей,
А мой конь бредет — и на горе
Словно топчет бледный лунный свет.
Гости постоялого двора
Веселы и радостно поют,
Удивился паренек-слуга:
Отчего я мрачен-удручен?
Знаю, без разлук не проживешь,
Чередой они всю жизнь идут,
Но неужто век скитаться мне
Далеко от дома, где рожден?
Думаю при тусклом фонаре,
Вспоминаю юные года,
Брат и я — мы при дожде ночном
Словно вместе — не разлучены…
Так уговорились в детстве мы,
Не нарушим слова никогда,
Наш союз не в силах подорвать
Слава иль высокие чины!
Тысяч слитков золота достойно
Лишь одно мгновенье в час ночной.
В воздухе — цветов благоуханье,
Наземь пали тени под луной.
Из покоен ласковой свирели
Плавно льется-льется нежный звук,
А во глубине палаты дальней
Ночь собой накрыла все вокруг.
В месяц двенадцатый года синьчоу,
В день, как и прочие, самый обычный,
Прибыл я Луского старца проведать,
В должность вступив как чиновник
столичный.
Слышал о Каменном я барабане,
Ныне же оком своим лицезрею:
Знаками он испещрен, что на камне,
Как водяные драконы и змеи.
Долго разглядывал их, но сначала
В «ду» показалось мне «чжи» начертанье,
«Цзе» прочитал я как «цянь», перепутав
Иероглифов старинных звучанье.
Прежде Хань Юй знатоком был реликвий,
Жизнь господина уже пролетела,
Мне по прошествии целого века
Снова приходится взяться за дело.
Вновь я ищу на боку барабана
Черточки-точки, что знаками были,
От девяти этих черточек-точек
Две незаметных века сохранили.
«Как быстролетна моя колесница,
Так же послушен и конь мой ретивый».
«Много линей мы в реке наловили
И нанизали на прутья под ивой».
В мире реликвий треножника слава
Все остальное пред нами затмила,
В небе, однако, бесчисленны звезды,
Кроме Ковша, есть иные светила!
Сей барабан — весь в мозолях и шрамах,
Ссадины всюду да темные пятна,
Гладок в изгибах, не стерт в основанье,
Здесь лишь старинная ода понятна.
Словно луна на ущербе сияет,
Но чуть видна в непроглядном тумане.
Словно пустырь, где полезных растений
Мало, а все заросло сорняками.
Воля судьбы берегла этот камень,
Переживал он лихие сраженья,
Как человек, не имеющий друга,
Тысячу лет пролежал без движенья.
Это при Се, что служил Сянь Юаню,
«Птенчиков лапки» уже «наследили»,
Бин и Ли Сы молоком животворным
Этих «птенцов» неуклюжих вспоили.
Вспомним о прошлом, как «Лебеди-гуси»
Чжоу Сюаня воспели величье,
Как изменили ученые люди
Всех «головастиков» прежних обличье.
Смутное время когда миновало,
Свят государь был в молитвах народных,
В самом расцвете династии Чжоу
Небо рождало людей благородных.
Шли на восток — и сюйлу покоряли.
Тигры рычали, свирепые в драке.
После на север, на сянь ополчались.
В бой устремлялись, как злые собаки.
В честь усмирителей дальних окраин
Скипетр несли и сосуд наливали,
С запада — волки, с востока — олени,
Сыну Небес покорясь, присягали…
И, полководцев с победой встречая,
Бил в барабан в исступлении рьяном
Старый Мэн-сяо, слепой барабанщик,
Славу связавший свою с барабаном.
Кто из певцов оды «Сун» превзошел бы
Стилем высоким, торжественным словом?
Непревзойденным остался навеки
Памятник с текстом в горах Цигулоу!
Слуги двора не искали отличий
И не гнались за высокой наградой;
Предки Вэнь-вана к себе приближали
Преданных, верой служивших и правдой.
Как бы хотелось найти подтвержденье
Жизни и подвигам их беззаветным,
Немы, увы, имена, а на камне,
Кроме имен, — ничего не заметно!
Пала династия Чжоу, а после
Было в Китае семь царств, как известно,
Объединило их Циньское царство
В Девять больших округов Поднебесной.
«Книгу стихов» и «Истории книгу»
Сжег Ши-хуан, чтоб о них позабыли,
Жертвенной утвари больше не стало —
Пыток орудия их заменили.
У всемогущего Предка-Дракона
Кто был в то время слугой и опорой?
Цайский наместник, тот самый бродяга,
С желтой собакою шлялся который.
Циньский владыка оставил на скалах
Тексты о подвигах новых и старых,
Но обрываются древние знаки,
Недостает их в рифмованных парах.
Надпись гласит: «Объезжал император
Все самолично четыре владенья.
„Жечь, убивать, разрушать без остатка“ —
В этом нашел он от черни спасенье».
В пепел-золу превратил он не только
«Шесть сочинений», опасных для власти, —
И барабан, что сейчас предо мною,
Тоже разбит был тираном на части.
Бросилась в воду Сишуй, по преданью,
Девятиногого глыба сосуда,
Тысячи душ понапрасну ныряли,
Чтобы спасти это древнее чудо.
Силы людей подневольных напрасно
Тратил не ведавший к ним сожаленья, —
Право же, лучше пропасть под водою,
Чем от тирана сносить оскорбленья.
Кто же сберег в то жестокое время
Сей барабан, расчлененный на части?
Небо, наверное, стражей послало,
Чтобы сберечь барабан от напастей.
В мире сменялись расцвет и паденье,
Сто превращений — и все быстротечно.
Знатность, богатство —
прихлынут-отхлынут,
Слава ж достойных осталась навечно!
Думал я долго: в чем смысл мирозданья?
Сел, и вздохнул, и промолвил, вздыхая:
«Если бы, как у реликвии древней,
Жизнь долговечною стала людская!»
Проезжаю Xpaм золотых гор
За тем селом, где я рожден,
Берет начало Янцзыцзян.
Теперь чиновник я — и вот
Доплыл до устья в челноке.
Я слышал, что, когда прилив,
Здесь волны высотою в чжан,
В холодный день следы от них
Узором стынут на песке.
Есть посреди реки скала,
Что извивается змеей.
Едва исчезнув, вновь она
Истает волнам наперекор.
Взобрался на вершину я,
Хочу увидеть край родной,
На юг и север от реки
Так много темно-синих гор!
О доме вечером грустил,
Но к возвращенью — «нет весла».
Отшельника судьба — смотреть:
Уходит солнце на покой;
Чуть дунул ветер — и кругом
Река как будто расцвела;
Заря, как рыба: красный хвост,
И тело с яркой чешуей…
Нo вот уж над рекой луна,
И лунный спет вокруг меня,
А во вторую стражу — тьма,
В безлунье — черный небосклон.
Вдруг на скале, среди реки,
К горам взметнулся столб огня,
Он горный берег осветил,
Заснувших всполошив ворон.
Хоть быстро все и улеглось,
В тревоге я не мог понять,
То демон был иль человек,
Не человек — так кто же был?
Скале, что посреди реки,
Горы прибрежной не достать,
А я не знал, и бог реки
Меня, как видно, вразумил…
Тебе спасибо, бог реки!
Я понял: в суете мирской
Я отделен, как та скала,
От берега большой рекой!
