Засветит тебе впереди.
И ты заметишь, наверное,
На горизонте тот луч,
Что светом своим разгонит
Скопище хмурых туч.
И человек Замечательный
Руку протянет, проводит в дом,
Заметит: «Силён ты, смотрю я, братец!
Знать, быть и тебе маяком!»
Кричала какому-то дяде тётя:
«Не стоишь ты и моего ногтя!»
И что у неё за ноготь такой,
Что стоит дороже души живой?
Дядя молчал да сутулился,
Крик тёти стоял на всю улицу.
Долго дядя боролся с собой,
Потом повернулся, махнул рукой
Да с глаз долой,
Лишь в спину ему — тётин вой.
Тётя в сердцах руками махала,
Да сильно так, что ноготь… сломала.
И плачет она, и ревёт —
Так ценен и дорог был ноготь тот.
А может, всё было наоборот
И плакала тётя уже из-за дяди,
Вслед уходящей фигуре глядя?
Кто ж теперь разберёт…
Я хочу, чтоб в дешёвой пьяной очереди
Между ссорами, между драками
Ты в глаза посмотрел дочери,
Что испуганы и заплаканы.
Чтоб, забравшийся на край пропасти,
Доведший себя до злого отчаяния,
Ты увидел, сколько в них уже взрослости,
Тоски и тёмной, густой печали.
Говоришь, что с привычкой справишься,
Держишь жизнь свою под контролем,
Всем богам клянёшься — исправишься.
А она — ночами в подушку воет.
А она за тебя — в огонь да в воду,
Бой вести до последней капли.
Посмотри на неё, доволен?
Посмотри на неё, не жалко?
А она за тебя, жарко, пылко,
Станет не на жизнь, а на́смерть
Вытаскивать со дна бутылки
И пластом кидаться на паперть.
И рыдать, и молить о прощении
Заблудшей твоей души израненной,
У Отца Всевышнего просить спасения
Для тебя, отца земного, пламенно.
Верю! Верю, что сможешь подняться вновь.
Не валяй же ты дурака,
Посмотри в глаза детские, в них — любовь
И надежда живы… пока.
Девочка, милая, папа твой просто слаб,
Сила потеряна, да неизвестно где.
Может, не зря не хватает на всех сильных пап?
Может быть, эта сила, она — в тебе!
Я совсем неправильно сложён.
Будто тупым простым карандашом
Нарисован мой профиль. И потом
Вдобавок немного размыт дождём.
Но сам я вовсе не прост. Даже сложен.
Моим лицом ни с кем не схожим,
Невыразимое выразить можно.
Так что прошу — со мной осторожно.
Живу я, такой весь нечёткий,
Иду, в руках перебирая чётки,
И тем, кому на глаза попадаюсь,
Неясно: хмурюсь я иль улыбаюсь.
Каюсь.
Я словно недорисован, смазан,
Недописан, недодуман, недосказан,
Недоделан, недосочинён,
Будто законам рисунка не очень-то подчинён.
На, мол, сам за себя реши —
Нужно ль добавить ретуши,
Держи, вот цветные карандаши,
Ты думай, думай да не спеши.
А я размытым хочу остаться,
Сливаться, растворяться. Выделяться
Своей незавершенностью —
Меня устраивает полностью.
Вот и она говорит (ты послушай, послушай):
«Ты есть, значит, это кому-то нужно.
Твой образ размытый смотрит мне в душу,
Стереть пыталась ластиком, лезвием,
Да, видно, всё это бесполезно».
Какой бы ни был я несуразный,
Творец создал меня не напрасно
И не случайно смазал черты лица моего,
Чтоб был я похож на всех сразу,
А вот на меня — никто.
Я высеку на камне
Имя любви моей,
Хотя, конечно, лучше
Взять материал потеплей.
Свяжу я из мягкой пряжи
Имя моей любви,
Чтоб можно было укутаться
В буквах любимого имени.
А если вдруг непогода?
Иль затяжная жара?
Со временем цвет потускнеет
И станет виден едва.
Из дерева я смастерю
Имя родное, заветное.
А вдруг оно быстро засохнет?
Погнётся от сильного ветра?
Я испеку из теста
Мягкого и ароматного
Каравай с искусной надписью
Имени вкусного сладкого.
Но ведь каравай испортиться
Слишком уж скоро может.
Нет, тут нужно придумать
Что-то да понадёжнее.
Есть у меня идея!
Может, не оригинальная,
Высеку я на сердце
Имя родное, сакральное!
Резким точным движением
Сделал разрез хирург
И молча от удивления
Замер со скальпелем вдруг.
Тихо и проникновенно
Таинственно мне прошептал:
«Имя любимое на вашем сердце
Кто-то уже написал».
