«Смыкаются незримые колени…»
Смыкаются незримые колени
Перед моленьями моими.
Я, темный, безразличный пленник,
Шепчу богов умерших имя.
Я не приму твой трепет ночи
Хвала согбенная бессилью.
Меня заря, быть может, прочет
Работником дневною пылью.
«Я изнемог, и смутно реет…»
Я изнемог, и смутно реет
В пустой груди язык чудес…
Я, отрок вечера, вознес
Твой факел ночь, и он чуть тлеет,
Страдальца взор смешно пленяет
Мои усталые глаза. —
Понять могу ли, егоза,
Что уголь не светя согреет
Я зачарованный, сокрытый,
Я безглагольно завершен, —
Как труп в непобедимый лен, —
Как плод лучом луны облитый.
Я, ни юродивый ни льстивый,
Смыкаю перед тьмою взор
И, подходя к подошвам гор,
Хочу обуться торопливо.
Из сборника «Рыкающий Парнас» (1914)*
Предвестия
Как после этого не молвить,
Что тихой осени рука
Так нежно гладит паука
Желая тайный долг исполнить.
Как после этого не вянуть
Цветам и маленькой траве,
Когда в невольной синеве
Так облака готовы кануть.
Как после этого не стынуть
Слезами смоченным устам
Когда колеблешься ты сам,
Желая тайны долг исполнить.
Отплытие
Проходят дни невольной страсти,
Цветут деревья и вода,
Земли зеленая руда
Плетет узорчатые снасти.
Чернеет остов корабельный
И осени уже рука
Канат работы паука
Кидает в воздух беспредельный.
I
Звучит печальное журчанье
Осенних вод, несущих лист
И небосвод прощально чист
Над тихим лоном увяданья.
Мы только дети, только дети
У брега медленной реки,
Но мы глядим, как старики
На шелест скорченных столетий.
И валим желтою рукою
Промокшей глины брежный ком
А плеск воды тебе знаком,
Грустящей по ином покое.
Так ясно все, так зорки дали,
Чтоб не желать душе тревог
Ты видишь возле девы ног
Вдруг крылья бабочки упали.
II
На чердаке под снежной крышей,
В морозе комнатной зимы
Он видит лишь одни дымы,
Плывущие куда-то выше.
В провалах улиц лязг трамвая,
Бьет такт чиновничьей души
И в дебрях домовой глуши
Таись, как зверь в проклятом рае.
И часто пробудившись ночью
Еще далеко до конца
Черты звериного лица
Взирает он во тьме урочья.
С ланит уходит алость юга
Глаза свечей воспалены
И губ — настойчивость струны
Сожгла продымленная вьюга.
III
Чрез мост обмезнувший и гулкий
Перехожу, поднявши ворот. Снег
С реки на темный града брег
Летит засыпать закоулки
Задумчиво сбиваю тростью
Сосцы морозных матерей
Печаль. Кошачий визг саней
В ночи играет вьюги злостью
И слышу: «Я числа десятого
Поеду за скотом на юг
Площадка нынче маловата
Хочу купить по сто на круг»
Я говорю себе — десятое
Ведь завтра, а теперь храни
Солнцестояния огни
Декабрьским холодом помятые.
IV
Прижавшись к вырезке уклона
Мы шепчем: «берегитесь, пан!»
И мимо нас в ночной туман
Скользят размеренно вагоны.
Под вьюги вой скота мычанье
Волнует оснеженный дух
И при скоте седой пастух
Хранит ли вечное сиянье.
Немного сена подле стойла
Бросал ли на гремящий пол
Пока притихший серый вол
Кончал дымящееся пойло.
Под шум колес, вершащих версты
Проходит затаясь канун
И для лучей январских лун
Сердца увядшие отверсты.
В поляны с мертвыми тенями
Бросает поезд красный угль
Не он ли ночи долгой друг
Пути покинутого нами.
И знал ли стрелочник суровый
Что меж скотом из горних стран
Весна покинув Эридан
Пришла срывать зимы оковы.
V
Мы ночью в поле. Луч багровый
Наш поезд спрятал за холмом
Печален я. Покинув дом
Зачем в снегах желаю крова.
Нет ветра. Сонное дыханье
Баюкает поникшийся стан
И сквозь струящий туман
Так нежно горних звезд мерцанье.
Иду усталою походкой
По скрытой снегом пахоте
И задремавши в темноте
Качаюсь как в прибрежной лодке.
Вдруг склон… и леса очертанья
Кусты и в небе сеть вершин
Где пойманной звезды долин
Едва глядится трепетанье.
Теплей в лесу. Деревья тайно
Согрели темноту полян
И воздух мягкой влагой пьян
Клонит меня к земле случайной.
VI
Снискал приют под снежной кровлей
Вздохнул и с этим легким вздохом
Я стал подобен хлеба крохам
Набросанным для птичьей ловли.
И слышу дальний голос птички
Меж инеем ночных деревьев
Она летит в заботе перьев
Влекома древнею привычкой.
И тайным смыслом зачарован
Я из последнего сугроба
Смотрю как дух речного гроба
Еще лучистым льдом закован
Душа спокойная беглянка
Средь оснащенного оплота
Взирает трепетность полета
И тела рдеющую ранку.
И безжит длань. Зиму отстроив
Стекает бурою смолою
Полей проворною спиною
Корабль и опьяните ль Ноев.
VII
Близ зеленой травки
В узоре льдинок
Третьеклассной давки
Мешков и корзинок.
В глазах у контролера
Щипцы и билеты
Чрез дырочки дозора
Слезой тумянятся предметы
В агоновожатый
Откройте вестингауз
Шахтерами сжатый
Я нашел путь в Эмаусс.
VIII
Вечереет. Слишком тихо.
Снег растаял. Бугор высох.
Дыхание дрожит как эхо
Весенних рощ просторных нишах.
Закат как желтая земля
Взлетел и занемел распятый
Я узнаю тебя стократы
Деревьев древнего кремля.
Спускаемся в лощину
Переходим мостик доморощенный
И ты говоришь тенором суховатым:
«Я мог бы быть твоим братом» —
Но мне печально. Свирель твоего голоса
Стройна как неба полоса
Ясна как проталины…
Мы идем по дну долины
Направо орешник еще голый
Налево погост на склоне…
Мне грустно: праведники, грешники
Покоятся в тихом звоне,
И церковь серая как сова.
Так звонки и крестом слова
Сплетают простой холщовый саван.
Я не знаю кем дарован
Этот взгляд протяжный и
Беременный. Пройдут времена
Кто мне глаза закроет?..
Я больше не могу и если ты ничего не скажешь, тихонько проползу через трещину ограды, а там под холмик гладить ее кривые морщинистые кости.
Звон неизменный, запавший…
Звон званный и желтый…
Звон заунывный и застывший на воске небес
умощенном остриями елей.
Тропою скорченных корней
Мой дух возлей!
Я ненавижу мертвых уголь!
Дитя во чреве
Рожь в посеве
Мой лук натянутый не туго ль.
— и топнув ногой, вырвал горсть орехов из бедра. Зелеными колоколами удалили они в гроба, кресты воскресли как фонтаны буйных листьев и лозин, а кости просветлев сверкнули глазами освобожденных звезд. По сизому фронтону деревянной церкви.
