В глухой чаще невидимый птичий оркестр робко настраивал свои инструменты. Так уже принято в лесу — встречать новый день большим концертом.
Первый аккорд взял дятел. Ударил по сухой сосне, словно в барабан.
Нежной флейтой ответила ему пеночка, засвистал королек, и вскоре все звенело, щелкало, свистело.
А песня неслась через леса, по озерам, и уже где-то над полями жаворонком взлетела к солнцу.
И неугомонно долбил на сосне дятел: тук-тук-тук, тук-тук!
Работник — он всегда запевала!
Цена хлебаСтарая привычка: хотя на часок-другой в лес, а ломоть хлеба обязательно в карман. Так-то оно надежней. Вроде бы с тобой охранная грамотка какая.
Набродишься, сядешь на поваленную березу — и вот тут-то!
С неба струится радость, с поля — аромат кошенины, в лесу — дурманящие запахи. Да еще ломоть хлеба — чего же еще надо?
Всю ночь моросил дождь, а под утро ударил мороз. Деревья только зазеленели, и листва, еще покрытая клейкой пленкой, оказалась под ледяным панцирем. Ни ветерка, ни пения птиц, как будто жизнь прекратила свой бег. Это было красиво и в то же время страшно…
Природа доверилась апрельскому теплу и жестоко за это расплачивалась. Не выдерживая тяжести льда, деревья, как стебельки пшеницы, ломались пополам, падали на землю… Но не все. Некоторые деревья от тяжести склонились вниз так, что верхушками касались земли. Впечатление было такое, будто они склонили головы над погибшими и все молча замерли в общей беде.
На другой день выглянуло солнце, растопив лед, но деревья по-прежнему находились во власти ледяного оцепенения. Кое-где кончики листьев почернели, и на рваных стволах не выступило ни капли сока… Все говорило о том, что им уже не подняться… Но прошел день, другой, третий, и зашумели зеленые кроны, запели птицы, и жизнь взяла верх над жестокостью и коварством стихии.
Это деревья напомнили мне людей из далекого 1941 года…
Клара Антонова
Они никогда не встречались…
До конца,
до тихого креста,
пусть душа
останется чиста.
Николай РубцовСтранны и необъяснимы порой человеческие симпатии.
Они никогда не встречались: известный ученый из Санкт-Петербурга и танцовщица из Челябинска. И это вполне естественно, если учесть, что он работает в Зоологическом институте Российской Академии наук, она — в театре оперы и балета. Его труды посвящены мамонтам, обитателям далекой доисторической эпохи; ее деятельность связана с классическим балетом. Но Вадим Евгеньевич Гарутт не был бы истинным петербуржцем, не любя балет нежно, искренне и преданно. О подобном типе людей драматург Л. Малюгин сказал: «Трудно дать исчерпывающую характеристику этого редкого, к сожалению, типа. Одним из признаков его является большая культура, не односторонняя, не ограниченная рамками своей профессии, но свободно переходящая в соседние, а подчас и в весьма отдаленные области знаний». Поэтому, наверное, Вадим Евгеньевич наряду с уникальными исследованиями в области палеонтологии стал обладателем редкой коллекции по балету, в которой отражено творчество многих талантливых артистов, в том числе — Ирины Сараметовой, одной из солисток нашего балета.
Не раз я пыталась ответить на мучающие меня вопросы. Почему ученому из Санкт-Петербурга запала в душу именно эта балерина? Почему он чтит и помнит ее имя? Почему человек, который никогда не был в нашем театре и не видел ее спектаклей, знает и интересуется артисткой, давно покинувшей сцену? Что нашел он особенного в ней? Как мог почувствовать силу ее обаяния и особой эмоциональной открытости? Почему на протяжении многих лет не уставал спрашивать меня о ней, передавать приветы, высказывал желание иметь в своей коллекции ее фото и сценические реликвии, не раз обращаясь ко мне с просьбой помочь ему в этом. И каждый раз его расспросы, просьбы, внимание к судьбе балерины напоминали мне о короткой памяти и малом интересе наших земляков к когда-то любимой артистке. Ведь ее Надя в «Последнем бале», Золушка в одноименном балете, Мария в «Бахчисарайском фонтане», Джульетта в «Ромео и Джульетте», Нина в «Маскараде», Бонасье в «Трех мушкетерах», Барышня в «Барышне и хулигане» на протяжении многих лет волновали зрителей, коллег и партнеров. В этих ролях наиболее полно раскрылся драматический дар Ирины Сараметовой, ее чувством и душой согретый танец, выразительность пантомимной пластики, разные оттенки лирического дара: от земного озорства, лукавства, кокетства до мечтательных порывов сильных, высоких чувств. В дуэтах с В. М. Постниковым «влекущая простота», искренность ее героинь приобретали магическую, притягательную силу. Не случайно под обаяние ее героинь попадали профессионалы высокого класса, такие, как Мариус Лиепа.
В труппе она была окружена обожанием, любовью, заботой товарищей: Ю. Сидорова, М. Щукина, В. Постникова, Л. Ратенко, С. Тулусьевой. Интересные спектакли рождались один за другим. Творческая атмосфера царила в репетиционном зале. С уходом одного за другим партнеров ей стало одиноко на сцене. Никто уже не давал ей такого чувства, как они. Круг близких и родных людей сужался. Смерть мамы и близкий конец актерской карьеры привели танцовщицу к мысли об учебе в Академии театрального искусства (бывший ГИТИС) в Москве, что продлило ее служение театру в новой роли — роли педагога-репетитора. Однако эта роль оказалась наиболее сложной в ее жизни. С открытой бурной душой, не умея подстраиваться и пристраиваться, без поддержки товарищей ей стало трудно работать в театре, где порой возглавляли балет люди чуждые этой труппе, городу и искусству…
А из Санкт-Петербурга все идут и идут письма и в каждом из них есть место для Иры Сараметовой: как она? чем занимается? есть ли фото?
И вот недавно я послала Вадиму Евгеньевичу ее фотографии. Среди них есть одна, где танцовщица запечатлена в образе Сольвейг (из балета на музыку Э. Грига «Пер Гюнт»). На что далекий друг ответил:
«Получил я посланные Вами фотографии Иры Сараметовой. Очень прошу Вас поблагодарить ее от моего имени. Снимки мне понравились, особенно портретный — Сольвейг. Его я поместил за стекло шкафа, в котором у меня собраны книги и другие материалы по балету… а Ира Сараметова мне очень понравилась… Раньше видел только фото в газетах… но и этого для меня было достаточно, чтобы оценить Иру как превосходную танцовщицу, очень сожалею, что не видел ее на сцене… А вообще у меня такое чувство, словно я с Ирой хорошо знаком… мне бы хотелось слегка увеличить… портрет (Сольвейг), наклеить на кусок светлого картона и попросить сделать ее для меня надпись… Поклон от меня…»
Еще и еще — во многих письмах о ней.
Странны, но объяснимы порой человеческие симпатии. Чистая и бесхитростная, по моему глубокому убеждению, душа ученого в Санкт-Петербурге уловила родственную себе душу на далеком Урале. И неважно, что никогда не встречались, не виделись, не общались ученый и балерина; не важно, что судьба их никогда не свела вместе. Главное — это талантливые, духовно богатые, самобытные и неповторимые Личности в науке и искусстве. И я уверена:
«До конца,
до тихого креста
их душа останется чиста».
Максим Клайн
«Мы уходим, оставаясь должниками…»
В тот день сотни и сотни людей не только в Челябинске, Златоусте, но и в других городах России, Германии, США, Швейцарии вспомнили печальным искренним словом благодарности своего учителя и друга Максима Максимовича Клайна. Вот уже и сорок дней прошло, как не стало этого замечательного педагога-новатора, стойкого антифашиста, светлого и чистого человека с фантастической биографией, как говорил о нем поэт Михаил Львов. Несмотря на все превратности жизни, он был самым богатым на друзей и единомышленников.
Я держу в руках книгу «Уроки жизни», на обложке которой Максимом Максимовичем написаны такие откровенные и теплые слова признания:
«Я рано понял, что дружба — это одно из удивительных чудес, неоценимое богатство, которое нужно беречь и умножать. Когда я думаю о вас, мои дорогие и любимые друзья, на сердце становится теплее и жизнь кажется, несмотря на весь хаос человеческих отношений, наполненной особым смыслом…»
У самой же книги драматичная и такая же удивительная судьба, как и у ее автора. В прошлом году я прочитала в газете сообщение, что Максим Максимович тяжело болен и что помочь ему может только лечение в Германии. Вот тогда-то и было решено создать фонд Клайна. Средства были собраны. Но выяснилось: болезнь перешла в ту стадию, когда и чудо-врачи бессильны.
