Из американского блокнота
Как же это, друзья, получается:
Я, считая, все пальцы загну.
Но, когда Тель-Авив просыпается,
То Нью-Йорк лишь отходит ко сну.
Так охота, попив утром кофию,
«Бокер тов»[9] прокричать в телефон.
Но зачем вам моя философия? —
Над Америкой темень и сон.
Прёт волна с европейского берега,
Воет ветер, как дьявол в трубе.
Просыпайся скорее, Америка! —
Мы такое расскажем тебе.
Здесь, покуда тебе отдыхалось —
Нашей общей свободы оплот, —
Мы такого уже нахлебались —
Всё с Востока, с Востока идёт.
Разве ты позабыла: Восток —
Нашей веры и вашей исток.
Ведь на хлебе Востока возрос
Этот мальчик, который — Христос.
После 11 сентября 2001 года
Над Гудзоном воздух горький
Под великим звёздным флагом.
Призадумались в Нью-Йорке,
В Вашингтоне и в Чикаго.
Даже, если ты летишь
На Лас-Вегас — развлекаться,
В аэропорту — стриптиз:
Заставляют раздеваться.
Лучиком проткнет меня,
И просветят всё — до точки:
Даже слышно, как звенят
Все застёжки и крючочки.
Гвоздиком прибит каблук —
Гвоздик может быть оружьем.
Это тоже лишний звук,
Подозрительный, ненужный.
До чего обманчив вид
Всех, когда в умах разруха!
Может, террорист-бандит —
Эта, в чепчике, старуха.
Истина всегда во тьме —
Голубем глядится кобра.
Как узнаешь, что в уме
Юноши с улыбкой доброй.
…В самолёте стюардесса
Угощает свежей прессой.
Нефть, газопровод, эмбарго —
Мне ни холодно, ни жарко:
Всё — газетная фигня.
Может, вся эта фигня
Целит именно в меня.
Встреча с братом в Чикаго
Ах, как ты залетел
Далёко-далеко,
Любимый младший брат,
Двоюродно-родимый!
Как дышится светло,
Как пишется легко,
Когда под боком ты,
Живой и невредимый!
Зачем же и куда
Собрался и удрал?
Но память — есть души
Врачующее средство.
Чтоб снова воскресить
И Волгу, и Урал,
И тёплый Южный Буг,
И золотое детство.
Фалеевской пройти,
Запрыгнуть на трамвай
В трусах и босиком
И укатить к яхт-клубу.
Давай, мой младший брат,
Ещё повспоминай
Акации в цвету
И заводские трубы.
Ты спать не торопись,
Ты посиди со мной,
И расскажи ещё,
Как шлялись по бульвару,
Гоняли старый мяч
По улице Сенной,
Как прорывались мы
В кинотеатр старый.
Да, мы давно уже,
Мой младший брат, — не те,
Болтаемся сейчас
В хвосте обоза.
И так смеёмся мы
До колик в животе
Над юностью своей,
Что аж сверкают слёзы.
Погуляю с сестрой но дождю.
Постою, покурю, подожду,
Никуда, ни за чем не спеша.
Пусть поплачет от счастья душа.
Как под дождиком тополь красив!
Слава Богу, что я ещё жив,
Слава Богу — в тоске не сгорел!
И почти ещё, кажется, цел…
Слава Богу! Жене! И сестре,
Что по этой осенней поре,
По октябрьской, золотой,
Я гуляю, почти молодой!
Это утро.
И дождик.
И лес.
Будто умер —
И тут же воскрес.
Это было, как в кинокартине,
Где сюжет играется вдвоём.
Прилетел во Франкфурт…
Друг старинный
Там встречал меня погожим днём.
Лес осенний с золотистой гривы
Стряхивал листву.
— Как житуха?
— Главное, что живы —
Ты живой и я ещё живу.
— Как житуха, друг родной Илюха?
Я тебя увидеть захотел.
— Столько лет — ни слуху и ни духу!
— А сегодня взял и прилетел.
Два часа, как пять минут, до Кёльна —
И одни воспоминанья сплошь.
— Ну, теперь выкладывай застольно,
Как ты здесь, в Германии, живёшь.
Старый друг из молодости ранней,
Говори давай, не умолкай.
Ну а я тебе — про свой Израиль.
Ты пока по третьей наливай.
Жаль нет с нами некоторых прочих,
Тех, кого уже обнять нельзя.
Пьём и вспоминаем, и хохочем —
Так, что даже катится слеза.
Рейн течёт, как медленная проза,
Чайки отдыхают на песке.
Что-то шепчет белая берёза
На своём немецком языке.
Хорошо, что тучи сносит к югу:
Можно прогуляться без зонтов,
От души наговориться с другом —
Вспомнить и про это и про то.
Но попалась лестница крутая —
Надо постоять и покурить.
Посмотреть, как клёны облетают,
Красный лист осиновый горит.
Это, видно, Бог назначил встречу
Нам с тобою здесь — на Рейн-реке,
Чтобы посреди немецкой речи
Помолчать на русском языке.
Примем пару раз по малой дозе,
Пивом кёльнским это всё запьём.
И тогда мы, может быть, берёзу
На немецком языке поймём.
Как аккуратно подстрижен газон,
Кустики — в полном порядочке.
Деду — за восемьдесят. Он
Присел отдохнуть на зелёной лавочке.
Наверное, это правнук его —
С красным ведёрком и жёлтым мячиком.
…Лет шестьдесят тому всего
Я был примерно таким же мальчиком.
Тоже осень была тогда —
Под Сталинградом.
А ну его!
Мне не надо туда.
Даже в мыслях —
И то не надо.
Не этот ли
в сорок втором
поливал меня
Горячим железом?!
Боже! Какая, однако, фигня
В голову лезет…
Рейн-Вестфалия намного шире,
Чем Израиль —
Ясно и для нас.
Оказались нынче в полдень
В Трире,
Где родился классик Карл Маркс.
Кем-то он недолго здесь работал,
Пил вино, бывало, целый день.
И со службы выгнан был за что-то.
Кажется, за почерк и за лень.
«Капитал» писал,
Служанок портил,
Очень не любил рабочий класс.
Но зато любил он —
Выкрест чёртов —
Всех учить,
Особо рьяно — нас.
И марксизм этот мы зубрили —
Всё, что он нам в книжках написал.
До чего ж послушными мы были.
Что ж ты, Карла, пудрил нам мозги…
По дорогам римских легионов
Я проехал тыщу перегонов,
Лишь столбы мелькали на пути.
По дорогам римских легионов
Нынче в осень повезло пройти.
Что-то вечер наступает рано:
Только шесть, но опустилась тьма.
Видно всех дорог Октавиана
Не успеть пройти —
Грядёт зима.
Мы катастрофически стареем —
Не объять все горы и моря.
Ах ты Рейн, русалка Лорелея,
Жизнь предзакатная моя!
Завтра вновь наступит вечер ранний,
А за ним большая ночь придёт.
Не успеть увидеть всех германий
По причине шахматной —
Цейтнот…
Ива старая свесила косы
В Дюссельдорфе, над тихим прудом,
Задаю себе сотню вопросов —
И всего два ответа потом.
Вот трамвай,
Вот базарная площадь,
Вот роскошный какой-то пассаж.
Нам, ребята, чего бы попроще —
Всё красиво,
Но город не наш.
До свиданья!
Живите счастливо.
Глохнут уши,
Устали глаза.
Наливай дюссельдорфского пива,
Подскажи, как пройти на вокзал.
