Приготовления души, покой висков
И смерть, совсем как дочь таимая, — таков
Исход, означенный предвзятостью верховной:
От блесток роковых уходит безгреховный
Полет, но разве он не временный разрыв?
Я первая к богам приблизилась, открыв
Лицо тиранскому дыханью ночи вечной:
Об изречении тоски бесчеловечной
Сквозь гущу темноты я вопрошала твердь...
В слепящей чистоте я выдержала смерть,
Таким же некогда я выдержала солнце,
Но в изваянии моем огнепоклонце,
Под обнаженною, натянутой спиной,
Душа от прошлого спасалась тишиной,
С надеждой слушая колючие оттенки
Толчков, изношенных о набожные стенки,
Потворства давнего предчувствуя итог —
Существования трепещущий листок...
Ты не умрешь, не жди... Насмешлива удача
К той, что в зеркальности себя жалеет, плача.
Но разве не была волшебной цель моя,
Когда палачеству определила я
Презренье светлое к многоразличью рока?
Погибельный алмаз без пятен, без порока!
И разве склоны есть прозрачнее, чем те,
Где я карабкаюсь к затерянной черте
По взору долгому закланницы отверстой?
Какую тайну ей хранить, кровавоперстой?
На грани бытия, в безбурной белизне
Она от слабости прекраснее вдвойне,
Смиряя серп времен, над плахою нависший,
Предсмертной бледностью бледна, последней, высшей.
Так с плотью полою целуется волна,
Так в одиночестве себя бежит она...
Душою я давно плыву к надзвездной выси
В мечтах о траурно шумящем кипарисе.
Я жертвой чувствую себя у алтаря
Дурманов завтрашних, бестрепетно паря
И тая в облачном, неосторожном дыме,
Я стала деревом с волокнами седыми,
Величье растворя в пространстве роковом.
Я завоевана гигантским существом,
Любовью жданного куста-единоверца:
Толпу лучистых тел из фимиама сердца
Рождает трепетно туманный мой состав.
О нет! от высоты двусмысленной устав,
Я больше не ищу у лилии печальной
Возврата к прошлому — сосуд первоначальный
Мы силой жизненной не сбросим, не затмим.
Кто ратоборствует с могуществом самим,
Когда твое чело — маяк в пустыне ночи,
А зрение твое его дневные очи?
Задумайся, какой безгласный произвол
К воскреснувшему дню из тьмы тебя привел?
Из тьмы, мертвецкою тоской отягощенной!
У безотчетного щепотью позлащенной
Добудь рассветами отспоренную нить:
Твой путь слепой она сумела отклонить
До этих берегов... Жестокой будь и лживой,
И тонкой! Распознай, как стала ты поживой
Ползучей трусости и вздохов-беглецов,
И пряных, как земля, заботливых сосцов?
Какая затхлость недр, какие сны рептилий
Тебе пещерную бескостность возвратили?
Вчера, царица-плоть, ты предала меня,
Ни ласкою, ни сном не возвестив огня...
Чаруясь демонской благоуханной властью,
Мужскую шею я не обвивала страстью
Воображаемых, полуумерших рук,
И лебедь вспененный, божественный супруг! —
Не потревожил мысль пожаром перьев снежных.
Не ведать гнезд ему столь трепетных и нежных!
Я телом сомкнутым и девственным была
Доступна каждому: расслаблена, бела, —
Во впадине волос, в пещере златоржавой
Господство растеряв над чувственной державой.
В объятьях собственных я сделалась другой
Кто от себя бежит? Кто с болью дорогой
Прощается? В какой излуке сердце тает?
В какой из раковин былое обитает
Отзвучьем имени? Какой коварный шквал
Меня из крайности безвременной призвал
И отнял долгий вздох, и помешал проститься? —
На жертву сон слетел таинственный, как птица.
Казалось, час настал, когда в душе любой
Пророчица уже не может быть собой,
Устав потворствовать строптивому терпенью,
И вяло борется с последнею ступенью.
К покинутым рукам торопятся шаги, —
От коронованных покойниц не беги!
Лицо такой же вздох.
Склоняюсь запоздало
К согласью нежному: простила, оправдала
Я злую плоть свою у пепла горек вкус!
Свидетельницам тьмы несу паденья груз —
В истерзанных руках наперекор мечтаньям,
Разъята надвое безвольным бормотаньем...
Спи, мудрость, возведи алтарь небытию,
Верни к зародышу бессветную змею,
Отдайся сумраку несобранных сокровищ...
Усни, сойди живой в безгрешный сон чудовищ!
(За дверью... сводчатой, как перстень... вьется газ...
В журчанье горловом... предсмертный смех угас...
Из бледных губ твоих пьет коршун в сонной нише...
И тьма не так темна... Спускайся... Тише ...тише...)
Мой беспорядочный, мой неостывший склеп,
Здесь ум разбросанный, всезрящий ум ослеп,
И, уступив себе, я в саван обернула
Сердечный стук — в живом колодце я тонула,
Где дышит вечностью льняная западня,
Заполненная мной, вобравшая меня.
Мой оттиск, полое тепло пустого ложа,
Своим в конце концов тебя признала кожа.
Мой дух в пучинах грез надменных усыплен
Волнами складчатых ласкающих пелен:
На бледных простынях себя дыханьем выдал
Изобразивший смерть, летящий в бездну идол —
Живая женщина с заплаканным лицом,
Уставшая копить с любовником-скупцом
Восторги тайные, когда в нагой пещере
Порвал он договор на смертные потери.
Непознанный ковчег, всю ночь я, как в бреду,
С неотторжимыми цепями спор веду,
Рыдаю и во тьме качаю безрассудно
Твореньями земли нагруженное судно.
Но что это? Глаза, томясь голубизной,
Взирают холодно на смерть звезды ночной.
Порыва моего взошедшее светило
Прабабки юную тоску раззолотило, —
Так совесть воровским сжигается огнем:
Обожествленная солнцеподобным днем,
Преображается недавняя гробница,
У ног моих вода грозит воспламениться!
Заря приблизилась, и зыблемый покров
К ночным империям уносится, багров...
...Но если я жива, прощанья бесполезны,
Как сны! На берегу необозримой бездны
Стою в исчезнувших одеждах, а в груди
Вздымается прибой — тревоги позади!
Глазами выпью соль, лицо подставлю пене
И злобе ветреной бурунных песнопений!
Ах, если вздуется подводная душа,
И на волну волна обрушится, круша,
Завоет, загудит, набросится недобро
Белесым чудищем на каменные ребра,
Обдав мой лоб огнем осколков ледяных,
Ах, если острия трезубцев водяных,
Исторгнутые мглой, мою исколют кожу,
Наперекор себе тогда я приумножу,
О солнце, похвалы и сердцу, и твоим
Лучам, дарующим рожденье нам двоим, —
Я кровью девственной тянусь к снопам огнистым,
И благодарна грудь под золотым монистом!
Когда любуясь высотой,
Глаза румяна щек вбирали,
И розы с Вечностью играли,
Застывшей в точке золотой
Неоживающих смятений,
Перед счастливой немотой
Затанцевал перевитой
Свободный пояс тонкой Тени.
Он от заката ускользал,
Струями воздуха прогретый:
Кольцом верховным с жизнью этой
Мое молчанье он связал.
Ты, наплывая, уплывало,
О сумрачное покрывало!
Какую тайну пьет в пьянеющем цвету
Возлюбленной моей дыханье колдовское?
Какой наивный луч, свечение какое
Питает женщины уснувшей красоту?
Подобных недругов не знать я предпочту:
Непобедимых снов безмолвно дно морское, —
Ты в торжествующем растаяла покое,
В ненарушимую закуталась фату.
О тяжесть забытья и мрака золотого,
Ты жутким сном своим вознаграждать готова, —
Под спелой гроздью лань уснула у ручья.
Пока душа грешит, в аду ища защиты,
Ладонью заслонясь, живая плоть твоя
Не спит и потому глаза мои открыты.
I
Cur aliguid vidi?[4]
О как сияешь ты, венец моих томлений!
Под вечер наконец прервался бег олений,
