Эдуард Вениаминович Лимонов известен как прозаик, социальный философ, политик. Но начинал Лимонов как поэт. Именно так он представлял себя в самом знаменитом своём романе «Это я, Эдичка»: «Я — русский поэт».
О поэзии Лимонова оставили самые высокие отзывы такие специалисты, как Александр Жолковский и Иосиф Бродский. Поэтический голос Лимонова уникален, а вклад в историю национальной и мировой словесности ещё будет осмысливаться.
Вернувшийся к сочинению стихов в последние два десятилетия своей жизни, Лимонов оставил огромное поэтическое наследие. До сих пор даже не предпринимались попытки собрать и классифицировать его. Помимо прижизненных книг здесь собраны неподцензурные самиздатовские сборники, стихотворения из отдельных рукописей и машинописей, прочие плоды архивных разысканий, начатых ещё при жизни Лимонова и законченных только сейчас.
Более двухсот образцов малой и крупной поэтической формы будет опубликовано в составе данного собрания впервые.
Читателю предстоит уникальная возможность уже после ухода автора ознакомиться с неизвестными сочинениями безусловного классика.
Собрание сопровождено полновесными культурологическими комментариями.
Публикуется с сохранением авторской орфографии и пунктуации.
В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.
двух лет упорных
и несчастных в мире отношений
Порываясь, он забыл об этом
А теперь несчастному на фоне
снега и земли почти раздетой
ему кажется она при вздохе
и тогда жалея, он проникся
неким нежным ласковым оттенком
и оттенок закричал, сжимаясь:
Возвернись, Миронов, возвернися
и уже тогда поворотивши
он до ночи приплелся до дома
и лежит его большая баба
по кровати стелясь несравненна.
«Утекло у жизни многих нас…»
Утекло у жизни многих нас
сколько украинских их степей и вишен
Но чего не вспомнит старый глаз
юный ум — чего он не забросит
Вот и полем гречки занозил
я когда-то ум свой и неловкий
Десять или боле лет прошло
Поле гречки — взяло расцвело
и по нему одинокий человек
как фигура молодого пешехода
как светало через поле шёл
как смеркалось — в лес его свернуло
Тонкими кусочками блестя
началась гроза — виднелись даже листья,
но его видать было нельзя
Верно, он навечно углубился…
«Открыл я штору вечером рукой…»
Открыл я штору вечером рукой
Дома людей в свету стояли
А между них виднелся лес ночной
и там, наверно, мыши пробегали.
Других, я думаю, там не было зверей
но тыщу раз прославленные мыши
я думаю, ходили меж стеблей
шурша собой и белым закрываясь.
«о холодном дожде по плащу…»
о холодном дожде по плащу
наступающей гордой весной
в этом городе долго ищу
не себя ли, трамвай ли, покой…
По тому, как хожу, как долго
запах жареных мяс и земли
наступают растения вновь
а с героев стекает вода
Когда я неизменно умру
вкусив пива забытого вам
то не кажется вам, что свою
я коробку картонную дам
В ней хранились мои письмена
мои жалкие письма к жене
я вернулся, ведь я не нашёл
лик кафе затуманен и глух
На сардельке печать одиночества
и на кофе с лимоном подобное
и с одежды стекает отрочество
А в груди восклицательный знак
Повалил окончательный снег
и застлало весну пеленой
Погляжу на себя в зеркала
и пальто вниз висит, рукава
Моё жёлтое с белым лицо
что-то пятнами в нём или что
я единственно жил молодой
а ты с зонтиком вышла тогда
и какой ты тревожной была…
Человек он и маленький свят
Твои, Боже, колени и вверх
и большие твои бока
так белы, как и снег…
Этот сахар умрёт, но зачем
А в груди восклицательный знак
И по серой земле зеркала
Ты похож или нет на себя…
Вот какой ты была молодой
ни морщинки у глаз, ни струны
я же в чёрном и бел воротник
и черна голова на плечах
«По далёкой отсюда дороге…»
По далёкой отсюда дороге
над тяжёлым значительным морем
собралися цыганские тучи
и пошёл благодетельный дождь
неизвестные тёмные ночи
все покрылися сетью морщинной
В их средине скопилася пыльность
её смоет протекшийся дождь…
«Эдинька, что тебе делать…»
Эдинька, что тебе делать
как тебе маленький, ах
Бедная курочка Боря
пальчики в курточке в швах
В странных любимых карманах
длинные гнили рубли
И капитаны в туманах
на острова набрели
Долго осенним уродом
в тихом скопленье дерев
ходишь ты, Эдинька, жатый
долго ты ешь свою плоть
Никли костлявые люды
в платьицах на рукавах
только лишь вышли из трав
тонкие руки собрав
«Я хочу быть простым человеком…»
Я хочу быть простым человеком
Никогда ничего не мудрить
Быть мне скромным простым человеком
и чужую жену взять любить
А свою ненадолго оставить
А потом уж вернуться до ней
Неизвестным лицом с красной кожей
младшим братом всех тонких теней
Там, где кончен живот, там, где ноги
начинают прекрасно расти
Там живут беспечальные боги
и дрожат они там, и горят
Я приду и туда поклонюся
и прилягу щекой на живот
и семейное пусть одеяло
мою кожу на теле дерёт
Я люблю эти запахи снизу
они морщат меня и зовут
Эх, Лимонов, печальный Лимонов
Золотой молодой человек
«В восторге старости идущей…»
В восторге старости идущей
вослед за юношеским бегом
печальный гений брат тревоги
над тонкой нивой пролетал
Его любили и ловили
руками прежними как будто
На самом деле руки новых
уже чудес, уже сирот
Огромной мухой в тёмной чаще
казался всякий человек
и всё существованье наше
имело сон на берегах
«Маленькое варварство глухое…»
Маленькое варварство глухое
совершить ночной и стыдный труд
на коленях над женою стоя
важно подползая и один
и красней бумажного пиона
видишь своё сердце на верёвке
на ветру весеннем малом тощем
груда у козы
