Фонтан
Четыре прекрасных наяды
За полные груди свои
Схватились, и держат, и рады
Приливу жемчужной струи.
Над ними Нептун величавый
Стоит, молчалив и красив,
О девах любви и забавы,
О них навсегда позабыв.
Он бог. Что же помнить о девах?
Им — счастье. Ему — не беда,
Коль в бронзовых трепетных чревах
Четыре он зачал плода.
Был день тот задумчиво-хмурым,
И в облако кутался Рим,
Когда вознеслись Диоскуры
Пред медленным взором моим.
Я легкой стопой в Капитолий,
Гробницу истории, шел.
Волчица металась в неволе,
И крыльями двигал орел.
В блаженном раздумье Аврелий
Скакал на могучем коне,
И кудри его зеленели,
Как матерь-земля по весне.
Привет тебе, Рим! Величав ты
В руинах свершенной мечты!
К тебе всех веков аргонавты
Плывут за руном красоты.
И я, издалёка паломник,
Внимая полету времен,
Стою здесь, как будто припомнив
Какой-то счастливейший сон.
В небо дымчатые пинии
Мощным взлетом вгнетены.
Ты скажи мне, море синее,
Что прекрасней тишины?
За примолкшими вулканами
Спит безбурная лазурь.
Я зову устами пьяными
Дни смятения и бурь.
Я на миг душой взволнованной
К тишине морской приник,
Но, плененный, но, окованный,
Только в бурях я велик.
Не для нас покой таинственный,
Созерцанье не для нас.
Извержений дым воинственный
Наш окутывает час.
Душою северной и снежной,
Уставшей в горестях святых,
Я полюбил тебя так нежно,
Как не любил я дев земных.
Прекрасных ног твоих движенье,
Невинный контур легких ног,
Я без волшебного волненья
Ни разу созерцать не мог.
А жест, каким ты защищалась
От изумительной судьбы, —
Мне это сразу показалось —
Был жестом царственной мольбы.
В последний раз взметнулись косы,
Последний раз стеснило грудь,
И пепла жгучего заносы
Всё скрыли в темноту и жуть.
Двух тысяч лет полет спокойный
Твоей не тронул красоты,
И в сером камне стан твой стройный
Навеки обнажила ты.
Так странен этот гроб музейный,
Витрина лучшего стекла,
Когда жива ты — от лилейной
Ноги до чистого чела!
Я был бесчувственным, как камень,
От горя, муки и кручин.
Но солнце вновь блаженный пламень
Во мне зажгло: я — солнца сын.
Я вновь Италией прекрасной
Средь виноградников лечу
И знаю: в жизни не напрасно
Любви и света я хочу.
Не узам темным, не веригам
Людская жизнь обречена,
А вечным взлетам, буйным мигам,
Причастью алого вина.
Весной безлиственные лозы
По осень гроздья понесут.
Безостановочные слезы
Над миром сети не сплетут.
Ведь в струях слезных многоцветней
Восстанут радуги круги,
Лишь вверься солнцу безответней,
Пред светом в темный день не лги!
<1913>
1. «Какой старинной красотою…»
Какой старинной красотою
Уединенный сад цветет,
Где жизнью мудрой и простою
Художник радостно живет?
Недвижим дремлющие воды,
Красивы ивы у воды.
Содружны здесь с рукой природы
Людские мирные труды.
Там куст сиреневый посажен,
Там брошен камень-великан.
Из-под земли на много сажен
Студеный вверх летит фонтан.
А посредине сада домик —
Как будто сказка наяву —
Стоит и тянется в истоме
С земли куда-то в синеву.
Он весь стеклянный, весь узорный,
Веселый, смелый и чудной.
Его завидев, ворон черный
Летит пугливо стороной.
А певчих птиц семья цветная
Гнездится густо близ него,
Своей игрой напоминая,
Что жизнь — земное торжество!
2. «Выйдет в курточке зеленой…»
Выйдет в курточке зеленой,
Поглядит на водомет,
Зачерпнет воды студеной
И с улыбкою испьет.
Светлый весь, глаза сияют,
Голубую седину
Ветер утренний ласкает,
Будто легкую волну.
Семь десятков за плечами,
А как будто ноши нет!
Детски зоркими очами
Он глядит на белый свет.
Не устал он, не измаян,
Полон силы и борьбы,
Сада яркого хозяин,
Богатырь своей судьбы.
Солнце всходит, пышет златом…
Тихо, тихо он стоит
И за облаком крылатым
Взором ласковым следит.
Может быть, он видит детство,
Молодых начало дней,
Озорное малолетство,
Вырезных своих коней?
Иль, черемуху почуяв
В легковейном ветерке,
Видит вешний свой Чугуев
В невозвратном далеке?
Огни последнего трактира
Ночь подобрала под бурнус.
Дорога вырвалась из мира
В лесную тьму, в ночную Русь.
Еще вдали в селе звенели
Ребят веселых голоса.
Но с каждым шагом глуше нелюдь
И непрогляднее леса.
Ямщик смекнул: «Куда ж мы гоним?
Куда ты едешь?» — «Трусишь? Стой!»
Я слез, и укатили кони,
Укутываясь темнотой.
Один. Родимой тишиною
Лесная дышит чернота.
И высь, где звезды светом ноют,
К земле пригнулась у куста.
«Русь! Это ты? — Истомой слуха
Пытаю мать. — Ты слышишь, Русь?»
— «Да, это я. И я, старуха,
На маленьком не помирюсь.
Да где ж ты был? Да что ж ты делал?»
— «Я был с тобой. В веках. Не в тех,
Где ты под плеткою радела,
В бреду выдумывая грех».
«В каких?» — «В невиданных, в грядущих,
Где ты доныне не была,
Где всех отрады неимущих
Ты в пурпур счастья облекла».
«Да это ты из сказок вычел
Про сласть кисельных берегов
Или подслушал в песне птичьей
В туманном мареве лугов.
Как встарь, я в топях и оврагах,
Как встарь, костьми меня мостят
Пожар и мор, беда и брага,
Как встарь, соловушки мне льстят».
«А ну-ка, мать, привстань немного.
Прислушайся к себе сама!..»
И расхлестнулась вдаль дорогой
Шуршащая лесами тьма.
Я на руках не то у ели,
Не то у матери родной.
И дышит древней силы хмелем
В лицо мне сумрак вороной.
И смотрят шире ночи очи,
Зарницы рвут ресниц покров,
И сердце влажное клокочет
За грудью в волосах лесов.
Мне жутко, и тепло мне. «Что же
Ты видишь? Что ты слышишь, мать?»
И — вихрем вслух: «На то похоже,
Что буду солнце подымать».
О чем вы шепчетесь, кусты?
О бездне синей высоты?
О сумраке у ног своих,
Где ландыш беленький притих?
Уже томит его жара,
И умирать ему пора.
А лето только подошло,
Развеяв первое тепло.
Печален, кроток и красив,
Сухие чашечки склонив,
Последний раз он прозвенит,
Последний раз он опьянит
Вечерний воздух, и земля
Поглотит жемчуг со стебля
В грудь ненасытную свою.
А я ей песенку спою.
Она дала, она взяла.
Она сплела в один венок
И сладость первого тепла
И смерти горький холодок.
