Флорентийский рассвет
На Фьезоланские холмы
Туманы алые бредут.
О, как же одиноки тут
С тобой, возлюбленная, мы!
Зелено-млечную струю
Качает Арно в берегах
Высоких. В легких небесах
Последнюю звезду ловлю.
Ты спишь по-детски. Простыня
Родное тело облекла,
Как будто в мрамор ты легла,
Диан изваянных дразня.
Гремит телега под окном,
Возница щелкает бичом.
Стал сам себе я палачом,
Покинув северный свой дом.
О милая малютка дочь!
О замыслов любимых хор!..
За цепи невысоких гор
Бескрылая сбегает ночь.
И бег ее напомнил мне
Твой девичий скользящий бег,
Ломавший звонко-белый снег
В каком-то невозвратном дне.
Триумф смерти и триумф любви[63]
С сокольничими кавалькада
С охоты мчалась. Легкий путь
Ей колесница преградила
На черно-матовых быках.
Косою Смерть, поживе рада,
Уж собирается взмахнуть,
И скошенное взять могила
Спешит, и к праху никнет прах.
На четырех на белоснежных,
Красиво впряженных конях
Амур везет влюбленных пленных,
В огне танцуя, поднял лук.
О, сладко падать смертью нежных,
Томиться в золотых цепях
И тосковать, в чертах надменных
Утаивая ярость мук!
Нахлынули силы
Гремучим прибоем,
С восторженным воем
Несутся, летят,
Пред сонным покоем
Чащобы унылой
О вечном смятенье
Гудят и шумят.
Я в уединенье
Лесов не спасаюсь,
Стою без движенья
Пред пеною сил
И сам себе каюсь,
Что тихо я жил.
Волна за волною,
Кипящие жизнью,
Летят предо мною
На смерть роковую,
И волю живую
Я чую в просторах,
В безудержных горах,
Друг другу на смену
Летящих стеною.
О волны! Я воин!
Мне враг, кто спокоен.
О море родное,
Крести меня пеной,
Смятеньем обрызни!
Море с небом в мутный хаос,
В мглу недобрую слилось,
От земли, воздетой на ось,
Унеслось, оторвалось.
Сбился вниз звезды Полярной
Еле видимый маяк.
Ковш черпнул воды коварной
И упал в бездонный мрак.
Между морем и песками,
Между небом и землей
Колет облако рогами
Месяц, тоненький и злой.
В глубине, где — неизвестно —
Воздух реет иль вода,
Полыхает перекрестно
Жутких молний череда.
Бешено вскипает пена
На беспомощных валах.
Море мчит из бездны плена
В диких воплях старый страх.
Воет темнота: «К победе!»
И песок береговой,
Осыпаясь, бредит, бредит
Маетою вековой.
Бессмертные в тени Уффиций,
В недвижных мраморных телах,
Обстали светлой вереницей
Мой движущийся смертный прах.
Вам сердце Севера! Что знали
Вы про далекую страну,
Где мы безудержно вздымали,
Как новь земли, свою весну?
Вам отворилось сердце наше
В начале самых давних дней,
И мраморный Давид стал краше,
И Боттичелли стал юней.
В язык певучий и старинный
Бессмертных Дантовых терцин
Вникаем мы душой невинной,
Не подряхлевшей от кручин.
И в схватках с тьмою очумелой
С Боккаччио смеемся мы,
Читая вольные новеллы,
Спасающие от чумы.
И легче птиц в простор и воздух
Мы с Боттичелли молодым,
Стряхая гнет, как с крыльев воду,
Чуть опечаленно летим.
О Микеланджело! Тобою
Богатыри примирены
С своей гигантскою судьбою:
Безмерным меры найдены.
Как ты неодолимый мрамор —
Могучим молотом своим,
Мы вдохновенно и упрямо
Все глыбы жизни победим.
У негра в красном колпаке
Меч в размахнувшейся руке —
Ждет только знака господина.
Пред ним блаженная Юстина.
Она покорна, и ясна,
И воле божьей отдана.
Без гнева, без единой пени
Она упала на колени.
Уж полотно сорвали с плеч.
Неотвратим жестокий меч:
Он отсечет грудь молодую,
Нагую, нежную такую.
Так, крепче пут, тесней желез,
Навеял чары Веронез.
Я долго зрителем единым
Стоял пред муками Юстины.
Хотел уйти — и все не мог,
Мне стыд тяжелый сердце жег.
И вдруг почуял я, что учит
Меня чему-то тот, кто мучит.
Чем грудь казалась мне бледнее,
Тем меч острей сверкал над нею.
Я слышал с уст молитвы лепет
И чуял в теле жуткий трепет,
Но превозмог себя. И вдруг
Я оглянулся: жарких двух
Глаз изможденных за собою
Увидел я сверканье злое.
Высокий, темный и худой,
За мной стоял монах седой,
И, взором палача в картину
Впиваясь, мучил он Юстину.
Веселый Джинестри,
Невестин иль сестрин,
Но девий цветок,
У пиний огромных
На веточках скромных
Зажег огонек.
Он искры острее
На иглах желтеет
И пахнет, как мед.
И к нежным забавам
И ласкам лукавым,
Сияя, зовет.
О южные девы!
Любви перепевы
Запеть в новый срок
Ужели не дивный
Учил вас призывный
Джинестри-цветок.
Ты исказитель Боттичелли,
Монах, мне страшный, и аскет.
Но отчего всю ночь без цели
Брожу я в горе и тоске
По площади темнопустынной
И к круглой бронзовой плите
Склоняюсь с тяжкою повинной
В неудержимой прямоте?
Как будто я костер багровый
Своей рукою разводил
Под тем, кто с яростью суровой
Любимой правде жизнь дарил.
Как будто я был с той; старухой,
Которой темные уста.
Из пламени кричали глухо
Слова: «Святая простота!»
Ог если б мог поднять десницу
Огромный мраморный. Давид
И вырвать жуткую, страницу,
Что Книгу Бытия чернит!
Брожу в тревоге. Ум двоится.
Безумие из темноты
Грозит крылом своим склониться
И подхватить… Пусты, пусты
Полночных улиц перспективы.
И с круга бронзового в ночь
Вещает профиль горделивый:
«Гори, безумствуй и пророчь!»
Четыре прекрасных наяды
За полные груди свои
Схватились, и держат, и рады
Приливу жемчужной струи.
Над ними Нептун величавый
Стоит, молчалив и красив,
О девах любви и забавы,
О них навсегда позабыв.
Он бог. Что же помнить о девах?
Им — счастье. Ему — не беда,
Коль в бронзовых трепетных чревах
Четыре он зачал плода.
Был день тот задумчиво-хмурым,
И в облако кутался Рим,
Когда вознеслись Диоскуры
Пред медленным взором моим.
Я легкой стопой в Капитолий,
Гробницу истории, шел.
Волчица металась в неволе,
И крыльями двигал орел.
В блаженном раздумье Аврелий
Скакал на могучем коне,
И кудри его зеленели,
Как матерь-земля по весне.
Привет тебе, Рим! Величав ты
В руинах свершенной мечты!
К тебе всех веков аргонавты
Плывут за руном красоты.
И я, издалёка паломник,
Внимая полету времен,
Стою здесь, как будто припомнив
Какой-то счастливейший сон.
