«Мой друг, ты болен, ты измучен…»
Влад. СмоленскомуМой друг, ты болен, ты измучен,
Ты безразличней с каждым днем,
К пустыне дружеской приучен,
Благополучием измучен,
Ты думаешь — всегда о том,
О том единственном, безмерном,
Трагическом, слепом, неверном,
Что нас застигнет где-нибудь,
Чтоб нам от жизни отдохнуть.
Но если мы живем в пустыне,
Но если счастья нет в помине,
Не от страданий наших там
Избавиться с тобою нам.
Не верю я блаженной доле.
Мне только б мучиться на воле,
Вдали от дружеских речей,
От слез, от радостных признаний,
От тягостных моих незнаний,
От горестной мечты моей.
«Тому, что ты живешь и пишешь…»
Тому, что ты живешь и пишешь,
Тому, что ты поешь и дышишь,
Порадуйся, мой друг, пока
Тебе земная жизнь близка.
А там… Но разве мы узнаем?
Но разве адом или раем
Изменим мы хоть что-нибудь?
Мой друг, будь радостен, забудь!
Случайный сон, уже почти не сон:
Тупое дуло, выстрел, я сражен,
Я падаю в отчаяньи несмелом,
А сам расту над распростертым телом.
И бытие — уже не бытие,
Уже чужое — и навек мое.
Бессмертие…
Но будет время длиться,
Исчезнет сон, и новый сон присниться.
Закрыта дверь, но понял я — теперь
Уже недолго: распахнется дверь
И выйдешь ты, такая же как прежде,
Со всей любовью и во всей надежде.
Но распахнулась дверь, и ты — прошла.
Какая пустота вокруг легла!
С каким отчаяньем, с какой мольбою
Я ринулся неслышно за тобою!
Но слов моих не слушался язык,
И только крик, уже бесцельный крик,
Крик ужаса…
И не пошевелиться…
Исчезнет сон, и только время длиться.
Всю ночь промучиться — какая ложь!
«К чему стихи? Уже и так от них…»
К чему стихи? Уже и так от них
Грустна душа, как неудачный стих.
Уже и так, едва глаза закрою,
Теснясь, бегут сравнения с тобою.
То ты прекрасней розы и нежней
Моей любви и нежности моей,
То ты грустишь склонившеюся ивой,
То трудишься пчелой многолюбивой,
То позабудешься — и для меня
Загадочнее пасмурнее дня.
А наша жизнь и проще и незримей:
Ты хуже их — и все таки любимей.
«Я говорил: конечно, о стихах…»
Я говорил: конечно, о стихах
И о ночах бессонных, в лихорадке, —
— Пока неслышный смех в его глазах
Вставал и бился в радостном припадке.
Куда как грусть скучна! Пора бы знать.
И в чем винить нас? Так известно это:
Мундир военный и пиджак поэта —
— Здесь, право, не пристало выбирать.
«Как тяжело дается вдохновенье…»
Как тяжело дается вдохновенье,
Любовницы строптивой тяжелей.
Какое непрерывное томленье,
Как много долгих, неутешных дней.
Но я храню залог любви моей.
И вот, когда без сил, в изнеможеньи,
Я падаю — мелькнет освобожденье,
Как метеор, над головой моей.
«Уже поживший и видавший виды…»
Уже поживший и видавший виды,
Но все-таки нестарый человек,
А не искатель золотой Колхиды,
Отверженный навек.
Под медленные звуки граммофона
Склонился над сияющим столом
И улыбнулся музыке знакомой
Бесхитростным лицом.
И снова сдвинулись большие брови:
Любовь, работа — скучные дела,
— И поднимается, нахмурив брови,
От пыльного стола.
1. «Где книги полками, рядами…»
Где книги полками, рядами,
Где подавляют сотни книг,
Несущийся над головами,
Остановись летучий миг.
В неосвященном магазине
Явилась ты, окружена
Морозным светом. В звездном чине
Так появляется луна.
И холод, радостный и хрупкий,
Тем глубже в сердце проникал,
Чем дольше к телефонной трубке
Звонок напрасный призывал.
2. «И вот уже в морозном свете…»
И вот уже в морозном свете
Я темной улицей иду,
И зимней непокорный ветер
Пророчит нежную беду.
Как будто плачет он и стонет,
Но все верней несет меня
И к цели все вернее гонит,
От легкой нежности храня.
Как будто хочет и не может
Остановить, вернуть назад.
А спутники — друзья, быть может —
О непогоде говорят.
3. «Остановись, воображенье!..»
Остановись, воображенье!
На неизвестном этаже
Знакомое преображенье
В молчаньи началось уже.
И в сумраке густом и сером,
Хоть он развеется потом,
Хозяин кажется Бодлером
И кот — мистическим котом.
А ты… Но разве есть сравненье?
Посмею ли с тобою сравнить,
Что память и воображенье
Смогли создать и сохранить.
4. «Мерцает лампочка звездою…»
Мерцает лампочка звездою,
Рождественский сверкает лед,
И нежность светлой пеленою,
Как платье в ночь любви спадет.
Меняются в неярком свете
Еще чужие мне черты.
В давно знакомом мне ответе
Давно знакомой стала ты.
И скоро ты припомнишь встречи
На зимней площади со мной,
И фонарей живые свечи,
Мерцавшие в тени ночной.
5. «Остановись, воображенье!..»
Остановись, воображенье!
В любовное не верю зло!
Так вот к чему преображенье
Давно знакомое вело!
Друзья прощаются, уходят.
Встаю и я, пора и мне.
И только сердце не находит
Успокоенья в мирном сне.
Еще до слуха долетают
Слабеющие голоса,
А зимний ветер обвевает
Редеющие волоса.
Ирине БарановскойМоя любовь, как Божье наказанье,
Приветствую тебя, как Божий гнев.
Моя любовь… Но разве есть название.
Мне каждый раз звучит другой напев.
Моя любовь… Но разве есть сравненье.
Так непохожа каждая любовь.
Боюсь я сходства, муки повторенья,
А новизна терзает вновь и вновь.
Как Божий гнев, как Божье наказанье,
Без имени, ночами, без конца…
Моя любовь… Но разве есть страданье,
Когда сияет свет ее лица.
1. «Каждый день грешить, и опять…»
Каждый день грешить, и опять
Каждый день грехи искупать.
Каждой ночью видеть без сна,
Как светлеет в окне луна,
Как струится свет от луны,
Как в окне исчезают сны.
Снова мучиться, снова знать,
Что так много надо понять,
Что прекрасен мир и велик,
Что бессилен предсмертный крик.
А потом забыть этот страх,
Для случайной встречи забыть,
В озаренных на миг глазах
Целый мир и счастье ловить.
Или это значит любить?
Или снова настанет ночь?
2. «Полночное кафе. Угрюм…»
Полночное кафе. Угрюм
Лакей от суетливых дум.
Какая мука эта проза.
За окнами смолкает шум.
Подаренная вянет роза.
О, суета сует — любви.
И вдруг — руки прикосновенье.
Лакея больше не зови.
Как этот поцелуй — в крови
Рождает царственное пенье.
Безлюдное кафе. Затих
В душе моей ревнивы стих,
Как увядающая роза
В недрогнувших руках твоих.
3. «За все блужданья вдоль ночных дорог…»