1989
Был огонь и вода, да и трубы порой,
Рай любви и труда ждал за ближней горой.
Вы к альпийским лугам, где по пояс цветы,
И к чистейшим снегам шли среди клеветы.
Вы не жались в углы, вы, без позы смелы,
Называли в лицо подлеца подлецом.
Будто вам невдомёк: вы уже поперёк:
Гулливеров повлёк насекомых поток.
Поползли из щелей, занимали посты,
Становились наглей, говорили на ты,
И пришла их пора, не прилечь до утра:
Раскрутилась игра мастеров топора.
Их пустые глаза по арийски тверды:
Вот визжат тормоза — это признак беды.
И хватали в домах, как бандитов, врасплох,
Приходили впотьмах, объявляли, что плох,
И судили втроём, и печатали: враг,
И мешали с ворьём, и этапом — в барак.
И в бараке сполна довелось вам узнать,
Как свободна страна, где так вольно дышать:
В ней от скуки конвой заведёт пулемёт,
Веселясь меж собой: на кого, мол, пошлёт.
В ней хоронят, землёй закидав кое-как,
Ни крестом, ни звездой не фиксируя факт.
А на воле меж тем все пришипились враз:
Средь опаснейших тем разговоры о вас,
Ваши фото — в печах, письма — пища огня,
Чтоб спокойней в ночах дрыхла ваша родня.
Цель — не просто убить, а прочнее забыть:
Ваших младших — в приют, старших — с вами пошлют.
Надо целить навзлёт, ведь и их позовёт,
Только время придёт, в тот же самый поход!
У потомков (у нас) на борцов дефицит.
Понимаю сейчас: это был геноцид!
Мы уже не борцы, жрать горазды притом,
Что нам наши отцы — мы от гайки с винтом!
Нас на подвиг зовут, чтоб спасали страну,
Вроде — бросили кнут, вроде — в лямку одну,
Толка нет — мы не те, мы боимся кнута,
Нам неплохо в хвосте, в нас закваска не та!
Мы охотно брюзжим, но от боя бежим!
Мы стартуем с нуля, наша кровь как вода,
Нам привычна петля, нам приятна узда,
Кто в себя, кто в вино, кто в работу, кто так,
Как по речке говно: вся цена нам пятак.
Запад тут ни причём: уж пора бы понять:
Можно рушить мечом, но мечом не поднять!
1989
На берегу пустынных волн
Сидел я, дум великих полн.
За мной закат в сто солнц горел,
А я сидел, сидел, сидел…
А прямо в ноги бил прибой,
А чайки реяли гурьбой,
А я сидел, сидел, сидел,
И в даль далекую глядел!
Сидел я, дум великих полн,
На берегу пустынных волн…
Чего же я такого съел,
Что, сняв штаны, весь день сидел?
1990
На берегу пустынных волн
Лежал я, дум великих полн…
Я думал не об облаках,
не об игрушечных свистках,
Не про первичность бытия,
И не о том — он или я,
И не о звёздах в вышине,
И не о космосе во мне,
И не о банщице Мари,
И не о DOS три точка три,
И не о функции ключа,
И не о пользе брахмача…
Или, вернее, брахмачу…
А в общем, лучше промолчу…
1990
На берегу пустынных волн
Я был мечтаний глупых полн.
Я ничему уже не рад,
Мне б телефонный автомат…
Я б позвонил. сказал «Привет!»
«Привет…» — сказали б мне в ответ.
А я б сказал тогда «Ну, вот…»
А там — воды набрали в рот…
И, также помолчав слегка,
Сказал бы я тогда: «Пока…»
«Пока…»
(август 1990)
О господи! В природе благодать…
О господи! В природе благодать.
О гальку плещет океан спокойно…
А гальке уж и вовсе наплевать —
И где лежать, и очень ли достойно.
Природа так проста — куда уж нам:
Вот полукруг косы уходит в небыль…
Прямая горизонта пополам
Разбила мир на море и на небо.
Мороз по коже: мы не таковы…
(И мы с тобой, не исключенье, кстати)
Мы таковы… Мы таковы, увы…
Ну, скажем, я… Да что там, слов не хватит!
Завертим, и закрутим, и завьём,
И разорвём, и снова залатаем,
Помучаем, а всё же не убьём:
Мы всё-таки гуманными слывём,
И быть ещё гуманнее желаем!
(август 1990)
Тяжела моя профессия,
Руки по уши в крови.
В производственном процессе ты
К состраданию не зови.
А впрочем, что я все долдоню
Что без дела-то я стою!
Дай-ка лучше, я твою ладоню
К доскам гвоздиком прибью!
Чо ты вопишь-то: ну разве это зверство?
Ага, ну, давай еще заплачь!
Хорошо тебе — ты жертва,
А мне плохо — я палач.
Сейчас тебе, конечно, не до жиру:
Я голову тебе отбацаю,
Правда, тупа моя секира
И низка квалификация…
Но как же мне, палачу, не плакать:
Каждый в морду плюнуть норовит!
Вон, даже жертва, вон, даже с плахи
Сверху вниз на меня глядит!
Да что ж ты думаешь, хорошо сплю я?
Да разве ж я Бога-то не боюсь!?
Ведь по вторникам казню я,
А по средам сам казнюсь!
То топлю себя в сортире,
То голову себе отбацываю!
Правда, тупа моя секира
И низка квалификация…
(Что же это, что же это…
Ух, и тертый же я калач!
Я, оказывается, тоже жертва!
А не какой-нибудь там палач!)
Вот так стараюсь (и без обеда!)
А всё башку себе не оторву…
В ночь со вторника на среду
Жертву в помощь призову!
Раз стоим мы перед фактом,
Нам рядиться не резон:
Надевай скорее фартук,
Надевай-ка капюшон!
Надо мною моя жертва
Победительно стоит!
СНИЗУ ВВЕРХ на меня моя жертва
Победительно глядит!
Ну, давай, размахнись пошире
Да башку мою отдрызгай!
Но тупа твоя секира,
И квалификация низкая…
Едем, едем, едем, едем,
Только воз и ныне там:
Ты казнишь меня по средам,
Я тебя — по четвергам.
Завтра тоже то же будет,
И не рассеется как дым:
Я казню себя по будням,
Ты себя — по выходным.
(1993–1994)
ГАРАНТ, Макссофт!
Как много в этих звуках
Для сердца нашего слилось!
Отряд бойцов
Пошел на творческие муки,
И поздравленье родилось.
Вам, Оле и Гале, и Гале, и Оле, и Ире,
И Ленам (их три или может быть, даже четыре)
И Тане, еще одной Тане, еще одной Ире,
И Лиде, и Люде, и Люде, и Ире… О! И конечно же, Кире!
Без вас, мадам,
Здесь ничего бы не стояло,
Ничто бы в кадках не росло!
И безнадежно б пропадало
И развиваться не могло!
Без Лиды и Люды, без Иры и Оли и Гали,
Без Тани и Оли мы обойдемся едва ли!
Без Лены и Лены, и Лены, и Лены, и Иры
Без Гали и Тани, и Люды, и Иры, а главное — Киры!
За вас за всех
Гусары нынче выпьют стоя,
А после сидя поедят.
Взволнуют вас и успокоят,
И от напастей защитят:
И Таню, и Иру, и Олю, и Люду, и Лену
(Логичнее было бы Лен — одновременно)
Еще одну Иру, и Галю, и Олю, опять-таки Иру,
Опять-таки Галю, и Лиду, и Люду, и Таню — и Киру!
1998