А погибнуть мог не раз и различными способами. Много разнообразных способов судьба на мне примеряла. Однажды меня столкнули с третьего этажа — упал на кучу песка. Шалость детства.
Отрочества и юности могло уж и не быть вслед за этим полётом, если бы за пять минут до этого самосвал не вывалил под окном пять тонн песка.
Ещё приведу случай. Я уже был взрослый, после армии, журналист из Москвы. Мы ехали из степного совхоза, водитель заснул за рулём, и мы в «козле» закувыркались в кювет. Остались живы, но крови выхлестало из нас — я не знал, что её в человеке столько. Тут ещё то приятно, что дело было в социалистическом Казахстане, в степях, где кювет — один на миллион квадратных километров. Казах за рулём умудрился заснуть именно в этой точке своей любимой республики. До этого он весь день спал в тени под реликтовыми соснами, там есть реликтовые сосны. Их даже меньше, чем кюветов в тех плоских краях.
А сосны такие: ветки у них очень тонкие и строго горизонтально растут в стороны от тонкого же ствола. Сопротивление безумным ветрам почти никакое, вот они и выросли там, и выдержали с библейских времён. Хотя там не Библия, а Коран. Аллах у них в чести, у казахов, я забыл. Я был тогда коммунист, остро интересовался религиозным вопросом. Мы даже на кладбище съездили, и я это кладбище, чтоб не разжигать национальные обиды, описывать не буду. Но я этого никогда не забуду. Мне директор совхоза, тоже коммунист, сказал:
«Вы про кладбище не пишите. Тут сложно между русскими и казахами».
Я уважаю все обычаи, может, с точки зрения мусульман, наш обряд погребения, православный, тоже не ахти как хорошо смотрится.
Я с ним подружился, с директором, как коммунист с коммунистом. У нас были взгляды схожие, общие взгляды на многие вопросы. Он мне доверительно про всякие местные ужасы рассказывал. Сейчас про это дело по телевизору запросто, а тогда — ни-ни. Берегли дружбу народов. Свадьбы праздновали: казах и русская. Русский и казашка. Там ещё и чеченцы были, шабашники на стройке, человек пятнадцать, но они ни с кем не смешивались. Их звали: грачи. Чёрные они, сильные, деликатные. Все с ножами. Они там «сидели на Коране» — это означает, что они своим отцам поклялись на Коране, что пять лет водку пить не будут.
Мы с этим директором совхоза крепко подружились после аварии с кровопролитием. Водки там выпили, под бешбармак, сто литров. И с казахами, и с русскими. А чеченцы, хоть и кушали с нами, а водку не пили. Клятва!
Потом директор мне в Москву письмо написал, когда я статью напечатал в журнале. Он меня поблагодарил за хорошую статью. А позже, через несколько лет, он мне сообщил одно неприятное известие. Трагическое известие.
И потом, ещё через много лет, ещё одно письмо написал.
Казах, водитель, змей, анашу курил целый день, его под наркотой райские гурии щекотали по всем местам и дощекотали до крайнего кайфа: поплыл за рулём, змеина.
Мне его жалко, а? Мы же могли вместе с ним разбиться, могли сгореть, как бензиновые факелы. Расцвели бы там, как тюльпаны, только тюльпаны на месте головками покачивают, а мы бы катались и кричали от дикой боли огня.
Это я так второй раз в жизни в Казахстане оказался, а первый раз — я там в армии служил. Очень давно. Тоже чуть не пал смертью глупых. Хоть не езди в этот Казахстан.
Я служил в секретных частях. До присяги бывает карантин, в карантине стараются из юноши сделать солдата — преимущественно путём всяких унижений. В том числе голодом. Я хотел солдатом быть, но меня призвали в секретный стройбат. Мы там принимали присягу с учебным просверлённым автоматом — это стыдно. Как если бы нож из пластилина, а ты им хвалишься: у меня нож! у меня нож!
Один паренёк, из тамбовских, на седьмой день, ещё сотворение солдата не закончилось, на седьмую, точнее, ночь, сбежал из части. Местность там, как блин, это не Алма-Ата в долине между гор, а там местность — блин. Как стол, местность плоская. И он сбежал — а куда там бежать? Там ты пройдёшь километров пятнадцать — и тебя неплохо видно. Если не пыльная буря, само собой. Но в бурю бегать — смерти искать. То же — в пургу. Я там однажды, на втором году службы, чуть не замёрз. Меня нашли. Но об этом попозже.
Убежал паренёк из карантина, а куда там бежать. Дикие места. Степь. Женщин нет ни одной, только библиотекарша приезжала. Но, конечно, некрасивая. Красивые дома у нас остались. Вы служите, мы вас подождём. Под дождём.
Там и дождей никогда не было, снега зимой — и то не было, его в буран ветер куда-то уносил. Наверное, в Россию, в эмиграцию, чтоб казахам не достался.
И вот он убежал из Казахстана. Думал, что убежит. Нас построил полковник Якин и стал давать направления, где ловить дезертира. Кому куда, а мне он приказал так:
— Туда! — и показал рукой. — Там заброшенная землянка. Сергеев может в ней отсиживаться. Бегом — марш!
Я побежал и скоро добежал до землянки. Это, мне кажется, была землянка — ровесница космодрома Байконур. Землянка приподнималась над степью примерно на две ладони. Мимо пройдёшь — не всякий раз заметишь. Склончик такой. В этом склончике оконце — длинная форточка, без стекла. Ещё сбоку яма, из этой ямы вход, осыпавшийся, в землянку.
Там ли Сергеев?
Мне было всё же страшно, мало ли что у него на уме, у дезертира! Я стал на колени, голову скособочил, чтобы заглянуть в оконце землянки, и услышал прямо у уха текучий шорох. Я вывернул голову в другую сторону и увидел: прямо перед моими глазами, в сантиметре, в оконце втягивается толстая, бесконечная змея.
Гадина!
Степная гадюка.
Их там пропасть, в этом Казахстане!
Она вся втянулась и шлёпнулась, явственно слышал, на дно землянки.
Я сглотнул шершавую сухость во рту.
Ноги ватные, руки окостенели, трясутся.
Кроме страха — непереносимая брезгливость ещё, но страх — страх был смертельный.
Я на карачках отполз от оконца, а потом взвился на ноги, потом позорно, стыдно всхлипнул от страха.
Что я дальше делал? Я пошёл в свою часть, потому что твёрдо знал: Сергеева уже поймали. В землянке его нет, а в степи — куда он денется. Заляжет в тюльпаны, а потом пойдёт сдаваться.
Я пришёл в часть. Никто из посланных полковником Якиным в поиск ещё не вернулся. Не было и Сергеева.
— Вы почему не выполняете приказ? — спросил полковник. — Вы обязаны выполнить приказ. Там же ваш товарищ, в степи.
— Он пойдёт под трибунал? — спросил я тихо. Понимал, что могу спросить.
— Нет. Он ещё присягу не принял, не в юрисдикции трибунала. Но он может на себя сдуру руки наложить, вы понимаете, рядовой? Как ваша фамилия?
Я назвался.
— Почему вы вернулись?
Я стоял перед ним навытяжку, он сидел на скамье — довольно старый человек, с одышкой, с болезнями. Ему было страшнее, чем мне.
— Вы отвечайте, вас старший по званию спрашивает. Вас комбат спрашивает. Вы были в землянке?
— Там змея, — сказал я.
— Здесь везде змеи. Где — там?
— Я хотел заглянуть в землянку, она вот мимо моего глаза проползла в окошко.
— Боитесь змей?
— Боюсь.
— Вам служить здесь два года. За это время вы их, по глупости, убьёте штук двадцать, не меньше. Сдуру. Или от ненависти. Некоторые сапогами давят. Другие топорами их рубят. Вот лопатка сапёрная, острая — вернитесь туда, и ничего не бойтесь. Если он там, то скажите: ему ничего не будет.
Положу его в лазарет на два дня, чтоб успокоился. Выполняйте приказ!
— Есть, — сказал я тихо.
Когда я подошёл к землянке, я услышал изнутри беспрерывный вой, от такого в жару мороз по коже подирает. Страшнее криков этот вой. И ужасней стонов. Я согнулся, меня трясло, потому что я думал, что Сергеев сошёл с ума, или же он себя неудачно топором саданул.
Я согнулся, и через осыпавшийся вход забрался в землянку. Света там было достаточно, чтобы увидеть такую картину: Коля Сергеев сжался в воющий комок, а перед ним, между мной и им, на земле клубились змеи, и сколько их, шипящих и беззвучных, там было, я не смог понять.
Я истерически завизжал, так, что, наверное, полковник Якин в части подскочил. Я начал рубить змей сапёрной лопаткой. Каких порубил, не разбирая, сколько раз какую развалил, а много их куда-то уёрзнуло. И под сапоги они попадали тоже.
Мы вылезли в роскошные тюльпаны, нас долго, мучительно рвало. Мы были зелёные, в алых тюльпанах.
— Мне трибунал, — сказал Сергеев.
— Дурак ты, — сказал я. Ну, я не так сказал.
Зимой того же года меня подвозили до части на гражданском автобусе, там тогда дорогу проложили к «двойке», объект такой, и когда стали видны огни родного батальона, я попросил остановить автобус. Вышел, автобус сразу уехал, и начался буран. Нет смысла описывать, перечитайте «Капитанскую дочку».
Я заблудился в этом буране, упал, стал замерзать. Уплывать в тепло и негу, как тот водитель-казах, до которого было ещё много лет жизни. Я в армии один раз попробовал анашу, после чего зарёкся, ума хватило, и вот эти ощущения — когда покуришь анаши, и когда замерзаешь — они довольно похожи, и ещё неизвестно, какое диковинней.
