Ознакомительная версия.
И вот, укрывшийся под сенью московских пыльных тополей, – я прозреваю путь к спасенью угрюмой Родины моей! И подскажу вам, ради бога. У нас особая страна: в ней почему-то очень много того, с чем борется она. Такому вняв соотношенью, мечтаю, хитрый иудей: провозгласить бы нам мишенью простых порядочных людей! Найти бы их в российской фронде, в больнице, в школе, cetera – и даже в пенсионном фонде, глядишь, найдется полтора! Пускай их ловят очень строго, высматривают сквозь очки – тогда их сразу станет много.
Как педофилов.
Ну почти.
Олигарх Михаил, возглавляющий «Правое дело», монолог разместил. Население долго шумело. В монологе его – лишь одно откровенье, по сути: что у нас большинство ни фига не работает, суки. Разохотились, млять, да еще расчадились, огарки. Все хотят потреблять, а работают лишь олигархи. Руки праздно висят. Все нежны, что твоя королевна: пенсион – в шестьдесят, труд по восемь часов ежедневно; распустили страну, совершенно никто не припахан! Подтянуть бы струну, как у Чехова в «Саде» Лопахин! «Многовато щедрот, – продолжает он старую байку. – Кто работает, тот и получит законную пайку, и айпад, и айфон, и для родичей станет примером…»
И похоже, что он с этой логикой станет премьером и наддаст по газам, если кризис еще не добил нас. Ведь и Путин сказал: для реформы потребна стабильность! И пойдет полоса: обстоятельства, видно, приперли: затянуть пояса! Не на пузе уже, а на горле. Все сказал прямиком, оппонентов в момент обезвредив. При раскладе таком нас и впрямь не удержит Медведев. Видно, кто-то решил, начитавшись дешевых романов, чтобы Главный душил, а Премьер выгребал из карманов.
Добрый путь кораблю! Но признаюсь вам, друг-праводелец: я работать люблю. Вы слыхали про это, надеюсь. Наша муза быстра, вы и сами проверили это. Правда, ваша сестра не считает меня за поэта, за биографа тож, за прозаика, за виршеплета – я брезгливую дрожь в «НЛО» вызываю с чего-то; но боюсь, и она согласится признать не без боли, что пишу до хрена и вдобавок работаю в школе. Нехорош – не читай, всякий плод для кого-нибудь горек, – но уж я не лентяй. Я скорее как раз трудоголик. Извините за стон – я привязан к газете и дому, ибо письменный стол предпочел бы любому другому. Он милей, чем кровать. Я люблю свое дело, и баста! Не люблю выпивать, не могу постоянно (понятно), не волнует матчасть – ни машина, ни лишняя гривна…
Но с чего-то сейчас мне уже и работа противна. За компьютер присядь – от безденежья надо спасаться! – неохота писать: два часа не закрою пасьянса. Как я был увлечен! Не за бонусы, не за монету… Нету смысла ни в чем. Вообще, понимаете, нету! Нафига же мне труд, объясни ты мне это, касатик! Накопил – отберут, накопил капитально – посадят… У дворовых котят, как мне кажется, больше защиты. Если что захотят – то и сделают, как ни пищи ты: заберут, изберут, вклады вытащат, цены повысят… Победил Абсолют. От меня ничего не зависит. Наш верховный варяг вообще не намерен меняться – и сейчас, говорят, он вернется еще на двенадцать: на таком рубеже он обязан прибавить металла, – но и быдло уже от риторики этой устало: мол, гряди, пламеней, чтобы снова мы Запад умыли! Мы не стали сильней. Мы становимся только унылей, и уже большинство понимает, что треснула крыша… Если мне таково – каково пролетариям, Миша?! И какое житье мы построим на этом погосте, где ничто не свое, кроме срама, досады и злости?
Но брюзжать надоест. Да, по чести, уже надоело. Я такой манифест предлагаю для «Правого дела»: мы в такой полосе, что не надо ни песен, ни басен. Пусть работают все – с этим я совершенно согласен. Весь трудящийся класс будет вкалывать, как белошвейка, – но уже не при вас. Не в пространстве всеобщего фейка. Хоть при общей нужде, хоть при двадцатидневной неделе – не при этом вожде, не при этом подправленном деле, не в пространстве ловчил, не в засилии «нового класса»…
И чтоб нас не учил тот, кто сам не работал ни часа.
В Киеве перевернули новую страницу: посадили пани Юлю в смрадную темницу. Криминальный Янукович, равнодушный к праву! Знали мы, что ты готовишь наглую расправу. Всю Европу растревожишь, рейтинг свой изгадишь – но ведь ясно: если можешь, все равно посадишь. Пани Юля так и знала все об этом цикле: вам, таким, победы мало – вы топтать привыкли! Где ж понять совкорожденным рыцарства науку, научиться побежденным протягивать руку! Прежде хоть щадили даму люди правил старых… Как-то встретишь ты Обаму с Юлею на нарах?! Плачут хлопцы и юницы в Виннице и в Ницце: сидит девица в темнице, и коса в темнице… А в России увидали – и довольно квакнут: начиналось на Майдане – кончилось вот так вот.
Но не празднуй, Янукович, легкую победу! Не копи себе сокровищ к тайному побегу. Время мчится, точно пуля, с ним никто не сладит, – помни, выйдет пани Юля и тебя посадит. Будет править самовластно и тоталитарно – хоть сейчас она несчастна, но всегда коварна. Я уже и на Майдане, либерал-ботаник, понимал, что эта пани далеко не пряник. Ведь не век тебе, как ныне, быть козырной масти – надоест же Украине блатота у власти! Юля – пани непростая и сравнить-то не с кем, а за ней такая стая, что куда донецким, – и когда взлетит высоко, стоит захотеть ей, и взамен второго срока ты получишь третий [36] . Не сойти Украйне с круга из-за этой пары. Так и будете друг друга упекать на нары. Пожениться бы вам, дети, не мотать бы срок бы – против вас никто на свете устоять не смог бы; но никто не верит ныне в пользу коммутаций. Все равно что Украине с Русью побрататься.
Вот и понял я случайно, слава тебе Боже, почему у вас Украйна – не Россия все же. И от вас, дивя планету, лучшие съезжают, и у вас свободы нету, а врагов сажают, понимающих лажают, дураков ласкают… Но у нас, когда сажают, то не выпускают. И у нас бы Тимошенко сделала карьеру, подольстившись хорошенько к нашему премьеру, и резвилась бы, как серна, и цвела, как вишня, – но у нас бы если села, то уже б не вышла. Если ж кто у нас и выйдет – никого не судит, потому что плохо видит и почти не ходит. Впрочем, Бог располагает, помнит дебит-кредит: русский долго запрягает, да уж как поедет! Зашумит, заколобродит – и за две недели одновременно выходят все, кто здесь сидели. Радость с гибельным оттенком, с запахом пожара – ибо вместе с их застенком рухнет вся держава, накренятся все оплоты, упразднятся боги – тут уж не свести бы счеты, унести бы ноги, ибо всех – отнюдь не тайна – ждет большая дуля.
Нет, Россия – не Украйна.
Возвращайся, Юля.
Как обещало, не обманывая, и это лето сходит в Лету, и бури ожидаю заново я, но, слава богу, бури нету. Еще тепло, и щетка трав густа. В лесу сатир пугает нимфу. Всегда мы ждем беды от августа (Маяк бы похвалил за рифму). Но эти страхи я повыветрю. Не бойтесь, граждане, вылазьте! Нас обступили по периметру от нас сбежавшие напасти. В Европе – вал погромов форменных, мигранты бесятся с обжорства, везде – паденье рынков фондовых: Насдак упал на Доу Джонса. А вспомни, что творится в Сирии! Везде бесчинствует военка, и только мы сидим красивые и выбираем Матвиенко.
Чужие страсти русским похеру. Страна тиха не по сезону, все в полусне, и только Прохоров войти мечтает в еврозону. Европе впрыскивают камфору, а мы ликуем, мы газуем! Читатель ждет уж рифму «амфору». Читатель, как ты предсказуем!
Как обещала, не обманывая, пришла стабильность. Кризис прожит. Страна банановая, нановая, уже и рушиться не может. Умолкли все, о нас жалевшие, волнуясь об иных державах, и лишь составы проржавевшие порой слетают с рельсов ржавых.
Как глаз устал от этой рухляди, познавши все ее оттенки! Я не хочу, чтоб нечто рухнуло, но чтобы двигалось – хотел бы. А помнишь, как бывало ранее? Годами нет конца раздраю.
Живут Америка, Германия, и только мы как я не знаю. Все августы грозили путчами, а то пожар дивил планету… Зато теперь мы стали лучшими, поскольку нас, по сути, нету.
А как ругались, как мы крысились, как кости собственные грызли! Теперь кругом чужие кризисы, но кризис – это признак жизни. Мы стали пустошью великою, где правит мелочность и злоба. Боишься ты, что я накликаю?
Не бэ, читатель. Я не Глоба.
Как задолбали этим путчем, занудным, как овсянка-сэр! Добро б мы стали чем-то лучшим, чем этот наш эсесесер, добро б мы сдвинулись куда-то или хоть выросли уже, добро бы радостная дата застала нас на рубеже, – но взгляд вотще повсюду шарит: просвета нет ни тут, ни там. Нас только то и утешает, что в Штатах тоже не фонтан. На юбилей хочу забить я, как неконформный индивид. Другое громкое событье меня сегодня вдохновит. Из многих радостей доступных в одной мне видится запал: мы запустили мощный спутник, и он немедленно пропал.
Он был мощнее всех в Европе, в нем было связи до фуя – и вот космические топи его сглотнули, не жуя! Заметьте, мы не так богаты – швырять рубли на баловство. Его нашли как будто Штаты, но оказалось – не его. Среди небес дождливо-смутных, чертя привычный их пейзаж, летал другой какой-то спутник – и не крупнейший, и не наш. Как это, в сущности, жестоко! Но в этом логика видна, что наша Русь, по слову Блока, «всегда без спутников, одна». Насмешки циников прожженных все беспардонней, все грязней… Мы – тот несчастный медвежонок, что все искал себе друзей – придите, типа, меду выдам, я весь культурный, я в штанах! – но так пугал их внешним видом, что все кричали: нах-нах-нах. Когда-то было время, братцы, до всяких этих перемен, – имел он спутников пятнадцать, потом четырнадцать имел, и мы неслись, антенны пуча, в холодной, пасмурной нощи – но разлетелись после путча, и все. Ищи теперь свищи. Ушли в невидимые выси, о прежней дружбе не стоня. Где Киев, Таллин, где Тбилиси, где, извините, Астана? И как мы их пустили сдуру в суровый, непонятный мир? Один наш друг – атолл Науру да броненосный Ким Чен Ир, и тот глядит на нас со смехом, коммунистическая знать… Я слышал, он опять приехал. Мощнейший спутник, что сказать. Финал могучего проекта: медведь досчитывает медь. Теперь нас любят только те, кто хотят остатки поиметь. С друзьями, впрочем, очень туго не сотый, не двухсотый год: имелись два любимых друга – своя же армия и флот, они исправно помогали, но нынче, Родина, глазей: ты, может, справишься с врагами, но берегись таких друзей. Когда посмотришь трезвым глазом на этот дружный легион… Теперь мы дружим только с газом, но погоди – уйдет и он.
Ознакомительная версия.
