Уильям Вордсворт - Избранная лирика

                         Наш мир, различен и един,
                         Вершит свой вечный путь.
                         Встает свобода из руин,
                         Чтоб правду нам вернуть.

                         Так будь же проклят, низкий сброд,
                         Отступник славных дел.
                         Достоин счастья только тот,
                         Кто ждать его умел.

               Most sweet it is with unuplifted eyes
               To pace the ground, if path be there or none,
               While a fair region round the traveller lies
               Which he forbears again to look upon;
               Pleased rather with some soft ideal scene,
               The work of Fancy, or some happy tone
               Of meditation, slipping in between
               The beauty coming and the beauty gone.
               If Thought and Love desert us, from that day
               Let us break off all commerce with the Muse:
               With Thought and Love companions of our way,
               Whate'er the senses take or may refuse,
               The Mind's internal heaven shall shed her dews
               Of inspiration on the humblest lay.

                      Блажен идущий, отвративший взор
                      От местности, чьи краски и черты
                      Зовут себя разглядывать в упор,
                      Минующий прекрасные цветы.

                      Ему иной желаннее простор:
                      Пространство грезы, нежный зов мечты, —
                      Как бы мгновенно сотканный узор
                      Меж блеском и затменьем красоты.

                      Любовь и Мысль, незримые для глаз,
                      Покинут нас — и с Музой в свой черед
                      Мы поспешим проститься в тот же час.
                      Покуда ж вдохновение живет —

                      Росу на песнопение прольет
                      Небесный разум, заключенный в нас.

                  Why art thou silent! Is thy love a plant
                  Of such weak fibre that the treacherous air
                  Of absence withers what was once so fair?
                  Is there no debt to pay, no boon to grant?
                  Yet have my thoughts for thee been vigilant —
                  Bound to thy service with unceasing care,
                  The mind's least generous wish a mendicant
                  For nought but what thy happiness could spare.
                  Speak-through this soft warm heart, once free to hold
                  A thousand tender pleasures, thine and mine,
                  Be left more desolate, more dreary cold
                  That a forsaken bird's nest filled with snow
                  'Mid its own bush of leafless eglantine —
                  Speak, that my torturing doubts their end may know!

                     Ты все молчишь! Как быстро отцвела
                     Твоя любовь, не выдержав дыханья
                     Разлуки, растоптав воспоминанья,
                     Отвергла долг и дар свой отняла.

                     Но в горький плен мой разум ты взяла,
                     Тебе служить — иного нет желанья!
                     И хоть сожгла ты прошлое дотла,
                     Душа, как нищий, просит подаянья.

                     Ответь! — Пусть сердце, пылкое тогда,
                     Когда мы страстным предавались негам,
                     Пустым, холодным стало навсегда, —

                     Гнездо в лесу, засыпанное снегом,
                     В глухом лесу, где замер каждый звук.
                     Ответь, молю, не дли жестоких мук!

               Life with yon Lambs, like day, is just begun,
               Yet Nature seems to them a heavenly guide.
               Does joy approach? they meet the coming tide;
               And sullenness avoid, as now they shun
               Pale twilight's lingering glooms, — and in the sun
               Couch near their dams, with quiet satisfied;
               Or gambol-each with his shadow at his side,
               Varying its shape wherever he may run.
               As they from turf yet hoar with sleepy dew
               All turn, and court the shining and the green,
               Where herbs look up, and opening flowers are seen;
               Why to God's goodness cannot We be true,
               And so, His gifts and promises between,
               Feed to the last on pleasures ever new?

                     Лишь начинают жить ягнята эти.
                     Пока природа восхищает их.
                     Ягнята ждут лишь радостей земных,
                     Их сторонится грусть, а сами дети
                     Бегут от темных кущ, лежат при свете
                     Златого солнца возле мам своих
                     Иль скачут вместе с тенью за двоих,
                     Меняя ее форму в пируэте.
                     А как летят по травам, где чисты
                     Висят росинки, где цветы в тумане!
                     Как по зеленой носятся поляне!
                     Что ж нам-то мало Божьей доброты?
                     Что ж средь его даров и обещаний
                     Все новой ищем сладкой суеты?

                            —Brook and road
                Were fellow-travellers in this gloomy Pass,
                And with them did we journey several hours
                At a slow step. The immeasurable height
                Of woods decaying, never to be decayed,
                The stationary blasts of waterfalls,
                And in the narrow rent, at every turn,
                Winds thwarting winds bewildered and forlorn,
                The torrents shooting from the clear blue sky,
                The rocks that muttered close upon our ears,
                Black drizzling crags that spake by the wayside
                As if a voice were in them, the sick sight
                And giddy prospect of the raving stream,
                The unfettered clouds and region of the heavens,
                Tumult and peace, the darkness and the light —
                Were all like workings of one mind, the features
                Of the same face, blossoms upon one tree,
                Characters of the great Apocalypse,
                The types and symbols of Eternity,
                Of first, and last, and midst, and without end.

                               Дорога и река
                      Сопутствовали нам. Мы шли часами
                      Неторопливым шагом. Из лесов
                      К нам доносился тяжкий запах тленья,
                      Но жизнь торжествовала здесь повсюду;
                      Гремели, низвергаясь, водопады;
                      В теснине узкой воевали ветры
                      И выли, побежденные, протяжно;
                      Потоки изливались — с ясной выси;
                      Невнятными глухими голосами
                      Чернеющие — все в слезах — утесы
                      Пытались нам поведать о себе;
                      Безумствуя, речная быстрина
                      Нам головы кружила; в небесах
                      Парили облака свободной стаей.
                      Покой и непокой и тьма и свет —
                      Все словно одного ума творенье
                      И словно одного лица черты.
                      О, грозные, таинственные знаки!
                      Своей рукой их начертала вечность:
                      Начало, и конец, и бесконечность.

               Though the bold wings of Poesy affect
               The clouds, and wheel aroud the mountain tops
               Rejoicing, from her loftiest hight she drops
               Well pleased to skim the plain with wild flowers deckt,
               Or muse in seldom grove whose shades protect
               The lingering dew-there steals along, or stops
               Watching the least small bird that round her hops,
               Or creeping worm, with sensitive respect.
               Her functions are they therefore less divine,
               Her thoughts less deep, or void of grave intent
               Her simplest fancies? Should that fear be thine,
               Aspiring Votary, are thy hand present
               One offering, kneel before her modest shrine,
               With brow in penitential sorrow bent!