дремотной заурядностью покоя. Он больше не принадлежит себе. Былые каждодневные заботы становятся ничтожными перед лицом великого деяния, которым теперь поглощена душа <...> Отказавшись от личных забот, он вверяет себя высшей силе — Богу и судьбе. Это освобождение от дольнего мира и прославляет поэт» (Размахнина В. К. Серебряный век. Красноярск, 1993. С. 89). Темой войны объясняется и усиление в «Пятистопных ямбах» религиозного чувства поэта, «которое было у него и раньше», — уточняет Н. Никитенко, приводя затем рассказ о его непосредственном выражении: «Гумилев, обнажив голову и привлекая внимание прохожих, широко крестился на каждую церковь, в храме становился на колени, а в конце, подходя ко кресту, целовал руку священника. Поэтому вряд ли можно сомневаться в истинной религиозности Гумилева» (Никитенко Н. К 50-летию расстрела Н. С. Гумилева // Русская мысль. 1971. 23 сентября (№ 2861). С. 8). Эту же тему продолжает М. В. Смелова (Роль христианства в картине мира Н. С. Гумилева // Ахматовские чтения. А. Ахматова, Н. Гумилев и русская поэзия начала XX века. Сб. научных трудов. Тверь, 1995). Отметив, что «Гумилев в “Пятистопных ямбах” утверждает, что военные дороги святы», и процитировав ст. 67–72, исследовательница заключает: «Поэт, бившийся в тисках неразрешимых противоречий и сомнений, находит в себе мужество поверить. Необходимый опыт дает война, а мужество, сильная воля у поэта уже есть. Гумилев осознает, что, принимая Бога, он не теряет ни себя, ни своего мира, а, наоборот, включает себя в мировую целостность. Он становится как бы соучастником всей силы бытия и воли Бога и одновременно ее выразителем. Поэт понимает, что полноты истины нет нигде и ни в чем, кроме Бога» (С. 30–31).
Современными исследователями отмечается также внутренняя идейно-образная созвучность «Пятистопных ямбов» с отечественной поэтической классикой: «Военные стихи Гумилева с их искренним пафосом перекликаются с державинскими одами, часто растянутыми, громоздкими, но не менее торжественными и искренними: <цит. ст. 73–78>» (Черненькова О. Б. Черты типологического сходства в поэтике Г. Р. Державина и Н. С. Гумилева // Творчество Г. Р. Державина. Специфика. Традиции: Научные статьи, доклады, очерки, заметки. Тамбов, 1993. С. 234). По поводу последних строк ст-ния Н. А. Оцуп пишет: «Не напоминает ли этот “пустынный монастырь из камня белого, золотоглавый”, куда поэт мечтает уйти, “покинув мир лукавый”, ту “надоблачную келью”, где Пушкин стремился “спрятаться в соседстве с Богом”? Сходство между творением Гумилева и созданием автора чисто русской поэмы “Евгений Онегин”, лишенное какого бы то ни было псевдопатриотизма, является для Гумилева высшей хвалой» (Оцуп. С. 142–143). Сопоставляя обе редакции ст-ния (с «масонской» концовкой в первом и «военно-христианской» — во втором), Н. А. Богомолов находит оба завершения «функционально равнозначными, поскольку являются всего лишь различными путями “приближения к иному”, становящемуся “внутренней сущностью” единого метода изображения и преображения действительности, на который теперь рассчитывает Гумилев» (Богомолов Н. А. Читая Гумилева // Изб (XX век). С. 16–17). Относительно самой стихотворной формы «Пятистопных ямбов» высказывалась мысль о некоторой несогласованности частей и «явном перегружении эффектами, что мешает им стать “совсем прекрасными”» (Тумповская М. «Колчан» Н. Гумилева // Аполлон. 1917. № 6–7. С. 60), а также о «несколько искусственном (правда, и очень искусном) строфическом построении», что, однако, «не мешает свободной текучести лирического повествования» (Верховский. С. 135–136).
Лозинский Михаил Леонидович (1886–1955) — поэт, переводчик, секретарь редакции журнала «Аполлон», издатель журнала «Гиперборей», близкий друг и доверенное лицо Гумилева. В ответ на посвящение ему «Пятистопных ямбов» он писал Гумилеву 21 октября 1915 г.: «...я хочу просить у тебя позволения украсить посвящением тебе мои пятистопные ямбы, трактующие о каменьях, растущих, как лилии, о бездонной тьме, о племенах беспечных, о башнях Эдема и об эдемском луче. Их поток родился на той же вершине, что и твои “Пятистопные ямбы” (помнишь нашу беседу об автобиографических ямбах)...» (Неизд 1986. С. 149; речь идет о ст-нии Лозинского «Каменья», опубликованном в его сб. «Горный ключ» (Пг., 1916). Ст. 12. — Вечный Жид или Агасфер — персонаж поздних средневековых легенд, иерусалимский башмачник, проклятый Богом и осужденный на вечные скитания за то, что отказал Христу в отдыхе во время крестного пути. Ст. 15. — Имеются в виду картины, привезенные Гумилевым из поездки в Абиссинию в 1913 г., из которых четыре были подарены им художнице Е. С. Кругликовой, передавшей затем их в Музей антропологии и этнографии Петра Великого (см.: Огонек. 1987. № 15. С. 21). Ст. 25. — Левант — общее название стран, прилегающих к восточной части Средиземного моря (Сирия, Ливан, Египет, Турция, Греция). Ст. 27–28. — Имеются в виду герои поэмы В. А. Жуковского «Наль и Дамаянти», представляющей собой вольный перевод поэмы немецкого поэта Рюккерта, в которой в свою очередь использован эпизод индийского эпоса «Махабхарата». Гумилев здесь не точен: в поэме Наль проигрывает в кости не свою жену Дамаянти, а только свои владения, из которых уходит вместе с нею. Ст. 54. — «Буди, буди» — выражение, подкрепляющее данную клятву, подобное «аминь, аминь» (см., напр.: Числа. 5:22). Ст. 73–74. — Похвала Богородице: «Честнейшую херувим, и славнейшую без сравнения серафим, без истления Бога Слова рождшую, сущую Богородицу Тя величаем».
34
Новая жизнь. 1915. № 11. Ноябрь, с вар., Колчан, Новая жизнь: Литературно-общественный альманах. Кн. 1. М., 1916, перепечатка публ. 1915 г.
Колч 1923, СС 1947 II, СС I, СП (Волг), СП (Тб), БП, СП (Тб) 2, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), ОС 1989, Изб (М), Ст ПРП, СПП, Колч 1990, Кап, СС (Р-т) I, ОС 1991, СП (XX век), Изб (Х), Соч I, Ст (М), СП (Ир), Круг чтения, Престол, Изб (XX век), Изб 1997, ВБП, СП 1997, Изб (Сар) 2.
Автограф — Архив Лозинского, корректура с авторской правкой.
Дат.: ноябрь 1915 г. — по дате публикации.
Перевод на чешский яз. («Stará panna») — Honzík.
Ю. Н. Верховский отнес это ст-ние (наряду со ст-ниями «Городок», «Старые усадьбы» и «Почтовый чиновник») к таким, в которых обнаруживается новое качество поэзии Гумилева — умение изображать предмет «изнутри», проникать «в душевное человеческое и в самую душу вещей»: «...в такую поэзию уже не только всматриваешься со стороны, чтобы полюбоваться ею; она начинает вовлекать в себя и, преломляясь, будить отзвук себе, тоже изнутри» (Верховский. С. 120–121). Е. Б. Тагер использует первую строчку этого ст-ния (в ее статье «Модернистские течения в русской литературе и поэзии межреволюционного десятилетия (1908–1917)», сопоставив ее с блоковским стихом «Жизнь пуста, безумна и бездонна» из «Шагов командора» (1910–1912), для подтверждения
