Юрий Кузнецов - Стихотворения и поэмы

У Юрия Кузнецова, родившегося и до девятнадцати лет жившего в степях русского Юга, недаром родилась строчка: "Печаль и удаль били через край". Для него естественны и такие размашистые строки: "Просвистевшую пулю -- еще подтолкни", "Божьей дланью срывает мне шапку со лба. А! Мне шапки не жаль".

Как в сказке: какая шапка, если, пока ты это говоришь, мы уже пятьсот верст проскакали!

Можно представить себе, как повлияло на ребенка и знаменитое теперь семейное предание Кузнецовых -- о прорицании, сделанном астраханской гадалкой еще летом 1917 года. Оно предвещало невероятное.

На слово "невероятное" гадалка упирала. Рождение поэта и было это невероятное.

Я думаю, предсказание дивным светом осветило детство поэта, добавив и без того очарованной душе веры в чудесное и небывалое.

И без сомнения, помогло формированию собственной поэтической вселенной, полной фантастических, но явных по плоти и крови образов.

Когда листаешь страницы жизни поэта, кажется, что все в его судьбе неслучайно. Причинно-следственную связь человеку здесь уяснить трудно.

Судьбе было угодно вызвать его на свет накануне великой войны, показать детским глазам катастрофичность мира, отнять отца, а совсем молодым -- бросить в тектонический разлом эпохи: Юрий Кузнецов служил на Кубе в период Карибского кризиса, когда мир висел на волоске. Личная трагедия привела его к осознанию народной драмы. Этот переход сказался в стихотворении "Четыреста".

"Где мой отец?" -- спрашивает у матери ребенок-сирота. Он безгрешен, а с ним уже обошлись так чудовищно несправедливо.

Что может ответить бедная мать? "Спроси осиновый листок, что на дубу дрожит". Как в сказке: иди туда -- не знаю куда.

Но сына влечет к отцу вдохновенный порыв и энергия отчаяния, и он находит дорогу... к братской могиле, где лежат отцовские кости.

Происходит чудо: выходит тень отца, за которую цепляются еще четыреста теней. (В основу стихотворения легло реальное событие: поездка поэта в Крым, к месту гибели отца. Не без влияния поэта были потом восстановлены неизвестные раньше имена бойцов, похороненных вместе с отцом.)

Сын может общаться с тенью, потому что отец всегда был для него святой тенью, а вдове, земной женщине, сего не дано.

В толпе теней она не узнает родную тень.

Развитие стихотворения в сказочном, фольклорном ключе воспринимается как очень уместное здесь.

Влияние русской сказки на творчество Кузнецова несомненно и плодотворно. Многие его стихи сказочны. Звук, язык, колорит -- сказочны. Сказочен дух. "Здесь русский дух! Здесь Русью пахнет!"

Выразительны речевые обороты, эпические повторы, живые диалоги -- вся та "фигуральность языка", его стихия, которой мы наслаждаемся в этом жанре.

Одно из самых известных стихотворений Юрий Кузнецова -- "Атомная сказка". Волшебным образом "обновленная" старая сказка стала глубоким обобщением отношений человека и природы в ХХ веке.

По рисунку стихотворение несложно. Оттого оно и попало (без ведома автора) в ряд учебных пособий.

Кто он, этот человек, препарирующий царевну-лягушку? Базаров, Раскольников, Маяковский? Похоже. Но это скорее все человечество, ведомое поверхностной любознательностью по краю бездны.

Юрий Кузнецов -- поэт атомного века. В его стихах есть и осязаемая всеми чувствами плоть этого века, и его призрачность.

"Разрыв-дорога", пролегшая через столетие, прошла через его сердце. Такие стихи, как "Грибы", "Змеиные травы", "Пустой орех", могли появиться только в эпоху невиданных катаклизмов и предчувствия "древней беды".

В армии Юрий Кузнецов служил связистом. Это сейчас воспринимается как символ. Он рано увидел провалы, прорехи духа, пустоты в русской истории, из которых ничто не светило, и стал, как связник-гонец, забираться все глубже в "толчею веков".

Всадник из стихотворения "Знамя с Куликова" выносит на теле изодранный в битве стяг, "чтоб поздние дети могли латать им великие дали и дыры российской земли". Одно это может искупить многое в кровавой истории Отечества и дать надежду на грядущее.

Знакомые летописные образы наполняются у Кузнецова живой, горячей кровью. Как прекрасен двойной жест, обращенный к Богу и врагу-поединщику: "Прости меня, Боже, -- сказал Пересвет, -- он брешет, собака!"

Не припомню поэта, который превращал бы в прекрасные стихи ходячие анекдоты.

Вот, например, "Сказка о Золотой Звезде". В основе -- анекдот о генерале, который поймал золотую рыбку и погорел уже на первом желании -- получить вторую Звезду Героя. Рыбка отомстила ему, пожелав, чтобы он получил награду посмертно.Здесь практически все содержание анекдота.

Стихотворение разворачивается мощно и плавно. Не видна, но угадывается и роскошная дача, выстроенная из экономии солдатами-"сродниками", и весь генеральский быт, не омраченный ни одним облачком.

Угадывается и такая знакомая генеральская заволока глаз -- как будто он перманентно принимает парад. Вдруг -- оказия!

И мы ему вдруг все прощаем! И вспоминаем, что фронтовая генеральская лямка была тяжелее солдатской (впереди фашисты, сзади -- Верховный). И нам его жалко, но -- лишь на мгновение. Через мгновение он уже не жертва случая, а настоящий герой.

Изначальная тяга Кузнецова как к современным образцам фольклора, так и к древним, но живым (или оживляемым им) тесно смыкается у него с темой памяти и беспамятства.

В стихотворении "Ложные святыни", которое может на поверхностный взгляд показаться кощунственным, поэт отвергает поклонение "безликой пустоте". Ибо это все равно что ставить свечку не перед святым ликом, а перед пустой доской.

Яркий, страшный образ забвения явлен в стихотворении "Неизвестный солдат". Солдат выбирается из безымянной могилы; "как хвост победного парада, влачит он свой кровавый след".

...Героизм предков, тех, которые всегда готовы были "исполчиться", исполнившись ратного духа, нужен поэту не только как художнику, но и для спасения его (читай: нашей) томящейся славянской души.

Впрочем, кризис славянства Кузнецов ощутил давно. Стихотворение о "заходящем солнце славянства" датировано 1979 годом.

Многое в славянском вопросе объясняет чудовищное шоу, когда славянский народ сражался с темной половиной мира, а в это время его старшие братья спали по лавкам, бормоча сквозь сон невнятные угрозы -- то ли многоголовому чудищу, то ли друг другу.

В 1987 году, как бы предчувствуя трагические события на Кавказе, он пишет стихотворение "Поездка Скобелева. 1881 год" -- об отважном поступке генерала, убедившего отряд в семьсот текинцев сдаться без боя. В генеральском голосе звучит такая непререкаемость, которая могла родиться только из глубочайшей уверенности в своей правоте и силе. А силу давало ощущение державной миссии, осязание за собой нескольких поколений победителей:

Всматриваясь на стыке двух тысячелетий в русский национальный характер, поэт не верит в распад и гибель нации. Гибель России для него -- это гибель всего человечества.

Стихотворение "Последний человек" -- об этом:

В стихах Кузнецова мелькает Обломов. Но сон Обломова непрост. В стихах поэта этот сон похож на сон камчатского вулкана.

В стихотворении "Сидень" человек отгоняет камнями не только свои бывшие желания, но и само солнце.

Поэзию Кузнецова насквозь пронизывают образы пустоты. Но об опустошенности не может быть и речи, ибо от стихов веет силой.