Владислав Холшевников - Мысль, вооруженная рифмами

Вот у тальянки — дедкой
Приходится баян;
У нас в запевках — девки,
А гармонистом — я.

Ой, солнышко от озера,
Лучистые — не жмурь.
Я гоголем, я козырем
На голоса нажму.

И мне они:
Люба ли?
А я веду игру
И крою до Любани,
До Астрахани пру.

Но в Астрахани ладу нет
И у Любани нет.
И я опять на Ладогу
Ворочаюсь в обед.

Там у тальянки — дедкой
Приходится баян;
И там в запевках — девки,
А гармонистом — я.

1927

Кое-кто кое-где замышляет тряхнуть стариною,
Но шпана на Песках и Васильевском сбита грозой.
Развернув паруса непроветренной стороною,
Опускаюсь на песню,
На улицу Красных Зорь.
И на всю Петроградскую сторону, на расчесы
                                                            петровских буклей,
На столетние клены и довольные берега,
По отдельным Республикам, по Союзу Советских
                                                                      Республик
Краснозорья и славы идет ураган.
На Центральном и Ситном начинается
                                                            переторжка,
Неуверенный лавочник подытоживает доход…
Современники двух революций, пионеры, поют про
                                                                      картошку,
Знаменитая улица встает на немыслимый ход.
И когда цепенеет совершенно бескрылая
                                                                караулка
(И когда патрули не имеют возможности снять
                                                            оголтелый содом),
На нее целиком налетает кавалерия переулков,
Обескровленный Кронверкский отдает захолустье
                                                                              садов.
На шестой материк от последней вершины Памира
Неприкаянный ветер такое-сякое поет:
«О твою вновь открытую биографию мира
Англия ботфорты бьет!
Англия ботфорты бьет!»
Но уверенность проще гвоздей и красивей
                                                                 легенд…

Победили…
Иностранное небо затянуто нашей грозой.
Я не вижу других вариантов.
Золотая страна Пикадилли
Называется запросто:
Улица Красных Зорь.
Позывные сигналы даю и молодость призываю…
С Петропавловки грохот — двенадцать часов —
                                                                       полуден,
Через десять минут предпоследняя остановка
                                                                      трамвая,
И единственной песне мною итог подведен.

1929

Вечер отправлен на гауптвахту,
                                   ночь на пески упадет…
От Белого моря до Сан-Диего
                                   слава о нас идет.
Огромные наши знамена —
                                   красный бархат и шелк,
Огонь и воду и медные трубы каждый из нас прошел.
В семнадцатом (глохни, романтика мира!)
                                   мы дрались, как черти, в лоск,
Каждый безусым пошел на фронт,
                                   а там бородой оброс.
В окопах выла стоймя вода,
                                   суглинок встал на песок,
Снайперы брали офицеров прицелом под левый сосок.
Приказы гласили: убей врага, возьми у него снедь…
Каждый из нас был на фронтах и видел свою смерть.
И вся страна была в огне —
                                   и мы по всем фронтам,
Сало и шпик и английский френч
                                   мы добывали там…
Земля, война, леса, война…
                                   Земля была пуста.
Мы перебили всех ворон,
                                   всех галок на крестах!
Мы взяли вновь свою страну,
                                   мы в громе битв клялись.
Мы били белых под Орлом,
                                   под Жмеринкой дрались…
За эту драку, — черт возьми, —
                                   кривую, как коса,
Нас всех, оставшихся в живых,
                                   берут на небеса!
Но нам, ребята, не к лицу
                                   благословенный край…
Я сам отправил четверых
                                   прямой дорогой в рай.
Тут арифметика проста —
                                   гудит свинцовый рык.
Четыре порции свинца —
                                   в обрез на четверых.
Таков закон моей страны,
                                   ее крутая речь.
Мы все обязаны ее, Высокую, беречь…

Весной подымает руки черемуха,
                                   черным становится лед,
По всем иноземным морям и странам
                                   слава о нас идет.
На тысячу верст знамена —
                                   красный бархат и шелк,
Огонь и воду и медные трубы
                                   каждый из нас прошел.

1930

По лугам, по редкоборью,
Всей порою вешнею
Ходит сказка Беломорья,
Перегудка здешняя.

Пересмех, перегуд,
Сказку люди берегут.
С ней рыбак живет на льдине.
С ней легка дорожка,
Ходит сказка вся в сатине,
В лаковых сапожках!

Исходила край лесной
В лаковых сапожках,
В кофте новой радостной,
В платьице горошком!

А зимой, а зимой
Путь во все края прямой,
В санках-самокатках,
Гуси на запятках!

Сани с тормозами,
Едут они сами,
Распашные, расписные,
Вот какие сани!

Гуси на запятках,
Зайцы для порядка,
А настанут святки —
Волки для оглядки!

Кое-где тряхнут ухабы
По дороженьке крутой… —
«Жили-были дед да баба…» —
Вот начало сказки той!

1941

Тальяночка, тальяночка,
Что с нами станется.
Девчоночка-беляночка,
Давай расстанемся.

Пора расстаться нам с тобой,
Пора на два года́.
Вот там, за крайнею избой,
Простимся, ягода.

Давай, тальяночка, давай
За песню примемся,
Беляночка, не унывай,
Давай обнимемся.

Тальяночка, тальяночка,
Вдвоем останемся,
С девчоночкой-беляночкой
Сейчас расстанемся.

1943–1944

Рано-раненько, до зорьки, в ледоход
Снаряжала я хорошего в поход.
На кисете, на добро, не на беду,
Алым шелком шила-вышила звезду.

Шила-вышила удалой голове
Серп и молот алым шелком по канве.
И уехал он, кручинушка моя,
Биться с белыми в далекие края.

Отгремела громом летняя страда,
Пастухи пригнали на зиму стада.
Только мне от дорогого моего
Ни ответа, ни привета — ничего.

Поздним вечером в студеном январе
Проскрипела подворотня на дворе.
Мне привез из-под Царицына сосед
Шитый шелком, кровью крашенный кисет.

Я кручину никому не покажу,
Темной ночью выйду в поле, на межу.
Буду плакать, буду суженого звать,
Буду слезы на порошу проливать.

Где падет моя горючая слеза,
Расцветут весной анютины глаза.
Я цветок печальный бережно сорву
Соловья из рощи песней позову.

«Ты возьми, возьми, соловушка, цветок!
Далеко лети, далёко, на восток!
Цветик малый на могилу положи.
Про тоску мою девичью расскажи».

1934