Николай Алл - Русская поэзия Китая: Антология

Двенадцать строк пропели мне
Подарок робкий и нежданный;
Так мореходу — на волне
Вдруг огонек мелькнет желанный.

Когда я думаю о Вас,
Я вижу лес в смятеньи вешнем,
И влажный блеск лучистых глаз,
Который хочет быть безгрешным.

Но разве грех, когда в коре
Берез могучий Эрос бродит,
Иль в буреломе, на горе,
Себе подругу лось находит?

Рога в крови, протяжен рев,
И клочья шерсти на отлете…
Так неужели этот зов
Вы тоже грешным назовете?

Больше года не слышал пули.
Не летал, не встречал друзей;
Вы жар-птицею впорхнули
В пустоту раскаленных дней.

Тридцать суток был болен Вами —
Ни задуматься, ни писать.
Только в памяти вечерами
Целовал Вашу медную прядь.

Ворожил из бетонных будней
Суховатый и странный рот,
Но теперь, вместо сладких лютней,
Завывает о страсти фокстрот.

И не медленная мандолина,
Над подстриженным парком паря,
Колыхает края кринолина
В круге розового фонаря!

Ты вся — как терпкое вино,
Твои движения крылаты,
И странно: крыльев не дано
Плечам, по-девичьи покатым.

Ты вся — стремленье, вся — полет,
Ты — Никэ на носу триремы,
И мчится складок хоровод,
Как ритм любимейшей поэмы.

В твоих порхающих шагах,
В точеном, легком, нежном теле,
Отважно-ласковых руках
Былые весны мне запели,

И я хочу лететь с тобой,
Не озираясь на преграды,
Единоборствуя с судьбой
За долгожданные награды!

Камень суров и спокоен,
Неповоротлив на вид,
Но приглядитесь: он строен,
Сколько свершений таит!

Камень в кольце королевы.
Камень измолот — в пыли,
В каменном панцире чрево
Пламенно-жидкой земли.

Жизни прообраз — в кристалле:
Творческий в гранях расчет;
В форме, застывшей в начале,
Радужно камень цветет.

Но бирюза, изумруды,
Слишком истерты толпой:
Взглянем на мощные груды,
Спящие в толще земной.

Пращур косматый и древний
В гари пещерных костров
Камнем обтесывал кремни
Для боевых топоров.

Выточил острые стрелы,
Тверже, чем мамонтов клык:
Ими, упорный и смелый,
Бил ледниковых владык.

Бросив кремневые сверла,
Гнал табуны средь степей —
Выпить горстями из горла
Кровь захрапевших коней.

Шили сутулые дети
Жилами в рыбьей игле,
Жар сохраняя столетья
В крытой костями золе.

Вертится шар… Подо льдами
Жарче дохнули моря;
Первый божественный пламень
Плиты лизнул алтаря.

В реве стихий — перемены:
Требуют жертвенных мук;
В рощах дубовых дольмены
Грубо смыкаются в круг.

Возле курганов отчизны
Плоские идолы баб
Видели скифские тризны,
Падал заколотый раб.

Липкою кровью согретый,
Камень родил колдовство:
В каждом кристалле — приметы,
В каждой скале — божество.

Ярче забрезжили боги,
Тверже их воля велит:
Храмы им нужны, чертоги,
Серый и красный гранит.

Циркулем скалы обмерив,
Полировали песком;
В зное застывшие звери
Сжали Египет кольцом.

Ходом пробитый песчаник —
Мумиям верный приют;
Царь пышносвитный и данник
В охре на стенах живут.

Солнца законы суровы
В иероглифных строках:
Камень, израненный словом.
Слово лелеет в веках.

В царствах низовий Евфрата —
Клином заостренный знак;
Бык пятиногий, крылатый
Серый дробит известняк.

Мысль улетала все выше,
Звездный исчислен полет,
Строит ступенчато крыши
Чернобородый народ.

Ведомы злобные силы
Бесов пустынь и чумы,
Но амулеты — бериллы
Щит пробив ангелов тьмы.

На плитняке, в барельефах,
Шествуют важно вожди:
Круглые мышцы в доспехах
С камня не смоют дожди.

Вот в белый мрамор Пароса
Звонко внедрилась кирка:
На корабле остроносом
Камень белей молока.

В мраморе — мир задремавший,
Сонм олимпийских богов;
Каменщик, гением ставший,
Их разбудил из оков.

Знаем недаром преданье,
Будто бы камень ожил:
В статую страстною дланью
Мастер дыханье вложил.

В тихих триклиниях — гермы.
Лики уснувших отцов;
Стройные храмы и термы
Мрамором славят творцов.

Знали и позже, что в рудах
Скрыт заповеданный мир:
В каменных толстых сосудах
Жизненный зрел эликсир.

Тяжки подвальные глыбы,
Трепет светильников хил;
Вопли подъятых на дыбы
Камень в себе задушил.

В панцире каменных башен
Встали в горах города;
Хлынула в борозды пашен
Красная кровь, как вода.

Глянули окна часовен
В стрельчатый сдавленный свод
Камень узнал, как греховен
В исповедальнях народ.

А короли погибали,
Вера скудела в сердцах…
Ввысь небоскребы из стали!
Вниз — купола на церквах!..

И, сокрушая святыни
Натиском мертвых машин,
Смерч обращает в пустыни
Лоно цветущих долин.

Души теперь не крылаты,
Чудо ли нас изумит?
Камень, из жизни изъятый,
Злобно и медленно мстит.

И не на вечных порфирах,
И не на стойких камнях
Вписаны наши стихиры
О лихорадочных днях…

Но иссякает Природа,
Вижу в тумане веков:
Встанут и сгинут народы,
Дети последних отцов.

Будет, о, будет мгновенье
Смерти всего, что живет —
Каждая клетка растений
Втянется в круговорот…

И на потухшей гробнице,
В холоде звездных лучей,
Зашевелятся частицы —
Семя оживших камней.

Тайна сия велика,
Нам ли ее обнять?
Жизни иной, многоликой,
В камне-кристалле печать!

В окно мое смотрятся горные вишни…
В окно мое смотрятся пики хребтов…
Вдали разбиваются волны чуть слышно
В бетонные линии серых молов.

Ты знаешь ли ветер душистый и теплый?
Он в вечер японский скользит в городах,
И сыплются звезды осколками стекол,
И жутко, и странно мне в чуждых садах…

Гитары японской кото в отдаленьи
Щемящий и с детства знакомый надрыв…
Средь рам раздвижных и в сквозном углубленьи
Слегка резонирует странный мотив.

А запах поджаренных свежих каштанов
И возглас, понятный мне: «Кори-мамэ»,
С далеких и ближних прошедших экранов
Мгновения жизни сближают в уме…