на юго-запад.
В Днепра обжитых, теплых чашах,
в обугленных его глубинах
неравномерно бьется сердце
Владимира.
С востока свет идет неверный
походкой торопливой девы,
ведет дорогу за рубеж,
чтобы, преодолев пределы
Отечества, познав покой
Литвы лукавой и Варшавы,
вновь повернув домой, к востоку,
младенца выплеснуть в Подол.
Свободный Киев, полюби
прекрасную, как жизнь, Европу!
Но в чешуе горящей Киев,
как воин гордый, с кровью рыбьей,
не принял дара – дочки русой.
Он вдруг заголосил по-русски.
И вот над Киевом заклятье —
с мечом, в блестящем рыбьем платье,
застыла баба над рекой
с литою поднятой рукой.
И под пятой застыл Владимир,
и княжий город под пятой.
Память словно дождь и солнце,
я то плачу, то смеюсь,
бо пiд серцем моïм б 'еться
моя Киевская Русь!
1986
Единство
Ладонь у долоню,
долоню в ладонь.
Переклик чистых «до».
Единство дум, братерство мов
скрiзь соль и сiль – в одно.
Мiй тато родом из-под Брянска,
а ненька – з степу, з понад моря.
Я росiянка. Я нiколи
там не була, откуда корнем
меня питает мой язык.
Мiй голос сызмальства привык
звучать среди дерев других,
де не берези – де каштани
бiля днiпровських сивих круч.
Я дочь краïни вiльной, мамо?
Я русским именем зовусь.
Яке це щастя – раздвоïвшись,
помножитись серед своïх:
пiснi чарiвнi Украïни,
России просветленный стих.
1985
Алла Шарапова
Украине
Увенчается счастьем мятеж,
Повезет и тебе, недотепе…
Может, в Бахмаче яблочко съешь,
Мирабель поклюешь в Конотопе.
И сестра твоя так же мала,
Никому не процвесть от раздела.
Так она тебя долго ждала,
Что с тоски твои песни запела.
Как теперь? Разгостишься в гостях —
Или, от безъязычья чумея,
Возопишь на отцовских костях,
Как погибшая дочь Кочубея?
Андреевский спуск (дни Турбиных, Лариосик)
Зимой мудрено не упасть на Андреевском спуске.
О, жаркая, рыжая, с бантом и в праздничной блузке!
Спешил к вам, затылок ушиб и расквасил колено,
Нестоек, непрочен и ростом не вышел, простите!
Я вот вам принес – своих витязей вы угостите.
Привет от Житомира Стольному граду, Елена.
Смешались родной украинский, немецкий и русский!
Бушует, взвывает метель на Андреевском спуске.
Гремели орудья, потом вы играли Шопена
При слабенькой свечке. Зачем так дрожат ваши пальцы?
Конечно, вы знаете, я человек не военный,
Я пить не умею… Смотрите-ка, ишь разболтался!
Но мне вот сейчас показалось… Вам больно, Елена?
Вы лучше нас всех, только жаль, что забыли о тайне,
О таинстве грозном, когда преклоняли колена…
И кто за вас, милая, встанет на этой Украйне?
Кафейная гвардия в кремовых шторах, Елена!
А все же я смелый! Ведь улицы в Городе узки,
И скользко, особенно здесь на Андреевском спуске…
Нет, вы не виновны, вас первой коснулась измена,
Зачем же мне Троей над Стольным повеяло градом?
Простите меня, я чего поопрятней надену,
Чтоб не было стыдно пред елкой сидеть с вами рядом.
Нас предали, милая. Скользко, темно…
Я люблю вас, Елена.
1984
* * *
В черных телеграфных проводах
Запевают звездные хоралы
Что-то о веселых поездах,
Малость не домчавших до вокзала.
Только крест приблизится к кресту
И кресту прошепчет: “Вы тут крайний?”
И считаю за верстой версту
Вдоль от Магадана до Украйны.
И пока, свиваясь, темнота
У твоих ресниц не заклубится,
Спят на электрических крестах
Белые фарфоровые птицы.
И, урвав какой-то сладкий миг
От забот ночного перелета,
Ястребы бросаются на них,
Как на хаты бомбы с самолета.
И летят, голодные, назад,
Лишь побьются клювы по фарфору,
Да глядят бездонные глаза
В филиново око светофора…
“Я к тебе, единственный мой друг!
Видишь, я прозяб до подноготной,
Кровь больная просится на юг
От клопов, от пагубы цинготной.
Я давно хотел. Но кровь раба
Не пускает в дальнюю дорогу.
Вроде бы осел, моя судьба,
Стал поприживаться понемногу.
Там ведь тоже город – Магадан.
Там другое море – но ведь море…”
(Видится ему упругий стан,
Силуэт на вылинявшей шторе,
И как золотого светлячка,
Чуть не захлебнувшегося в рюмке,
Вынимала тонкая рука,
Как потом он гладил эти руки.
Тридцать лет как нет ее руки, —
И еще найдешь такую где же?
А в лесу на юге – светлячки,
И всегда они одни и те же!)
“Равновесья не сулил тот год,
Все тряслось, шарахалось, металось…
Девочка моя, послушай вот,
Понимаешь, что мне намечталось?
Чтобы Рай, Чистилище и Ад
Взять на землю из мечты поэта…
Почему твои глаза горят?
Я ведь просто так. Прости мне это.
Слушай! Размотал я двадцать лет,
Двое нас осело в Магадане:
Я да мой сокамерник – сосед,
Мы с ним воевали у Тамани.
Пучеглазый этот крокодил,
Денщиком служил он у комдива —
Как на бал, расстреливать ходил,
Падают по одному, красиво,
Это, молвит, надо понимать,
И глаза у самого смеются.
Как хотелось руки мне размять,
По стене трухлявой размахнуться,
Чтоб ни этой рожи, ни стены…
Но одними русскими попами
И одной мы верой крещены
И одними кусаны клопами —
Спинами же спим к одной стене…
Одного лишь не могу постичь я:
Почему ты улыбнулась мне
Из твоих туманов, Беатриче?
Ты меня простила? Как летят
Верстовые! Разве в силах спать я…
С каждой высоты они глядят,
Эти птицы, с каждого распятья!..”
Он к утру забудет обо всем,
И столбы и думы канут в бездну.
Лишь вагон последним колесом
Медленно гремит по переезду.
1971
Юрий Денисов
Чумак
В Украине Млечный путь
называют Чумацким шляхом
Поскрипывает тяжкий воз,
И вслед за ним скрипят другие —
Неспешно тянется обоз
Из южных далей в даль России.
Ступают медленно волы,
И с люлькою в зубах утешной
Бредет чумак, парят орлы
И солнце движется неспешно.
Так, выбрав лучшую из доль,
Чумак иной не хочет доли:
Быть может, дорогая соль —
Предлог для неоглядной воли.
Пустая степь, вечерний шлях
И ковылей ночные ласки…
Блукают взгляды в небесах,
Где тускло светит Шлях Чумацкий.
По бесконечности дорог,
Скитаясь, он свершает требы,
И, может быть вся жизнь – предлог
Для созерцанья звезд и неба.
Каменец-Подольский
Смолкли споры о землях, о вере —
Безразлично, какая права.
Бродят куры в зачахнувшем сквере,
Все дряхлее забитые двери,
Все желтее под ними трава.
Никому теперь город не страшен,
Никому он не друг и не враг.
Спят часы католических башен,
Чья краса рассыпается в прах.
Древний город – событий могила;
Пусть другие уходят вперед!
Там, где столькое происходило,
Ничего уж не произойдет.
Паутина и пыль в каждом храме…
Где, История, поступь твоя?!
Только пышными лопухами
Разрастается тишь бытия.
Полтава
Первый слог в твоем слове не половину означает, а
полноту. Вставай! Начинается таянье холода, талые воды,
полоумное половодье.
Полтава! Полные влаги прохладные травы.
Полтава! Полные рыбой скользкой ставки и ставы.
Ставни на беленьком домике детства, ласково дышащая
цветами земля.
Полные солнца поля!
Полтава!
Слышишь ли, каким отдаленным эхом откликается тебе
полнозвучная слава?
Полтава! Статная плавная молодица, чьи полные груди
сулят арбузно округлое лето.
* * *
Я, наконец, добрался в Крым —
Преддверье солнечной свободы.
Я только слышал, что за ним
За горизонтом голубым
Живут беспечные народы.
О птицы, волны, облака!
И я хочу презреть границы.
Влекусь, и мучусь, и зову —
И мне б увидеть наяву
Тот южный рай, что с детства снится!
Стихийных волн стихийный лад,
Валов грохочущие хоры…
Нет, я не оглянусь назад —
Там, впереди глаза слепят
Морей сверкающих просторы.
Там дышат солнцем города,
Там страстны радости и горе.
Там дни ленивы, как годы,
Там я остался б навсегда
В эдеме Средиземноморья!
1981
Илья Трофимов
* * *
Мне снятся кошки
Города Алупки.
Их худоба,
Их маленькие шубки.
Их голоса во мне
Всю ночь звучат,
И кажется мне,
Что они ворчат,
Ворочаясь
Среди листвы опавшей,
Всё зная
О судьбе моей пропавшей.
* * *
Тем, кому наскучили пирушки,
По определению знаком
Час,
Когда купаются старушки,
Смуглые
Как кофе с молоком.
В этот час
Видны как на ладони
В дымке розовой
Плывущий теплоход,
Храма силуэт на неба склоне,
Юноша,
Собравшийся в поход.
Я не знаю:
Утро или вечер…
Важен только Бледный этот свет,
Эти неразборчивые речи,
Этот вознесённый силуэт.
