Ознакомительная версия.
«Ясное дело, я тоже могу по-другому…»
Ясное дело, я тоже могу по-другому:
всякую мысль приструню наконец и – сумею:
буду привязывать строчку к воздушному змею,
к детскому шуму привязывать, к птичьему гаму…
ясное дело, я тоже могу по-другому.
Буду привязывать старую, значит, лошадку
к шпилю собора, и самую свежую шутку —
значит, к решётке…
А после, со всем этим справясь,
я и для сердца найду подходящую привязь —
крепкую прихоть какую… такую-сякую,
стану служить, говоря: я служу и ликую.
Все-то мы живы верёвочкой, лентой, цепочкой,
все-то мы славим и славим свою несвободу,
все распеваем ручными сверчками за печкой —
вот изменюсь, значит, в корне и тоже так буду
или не буду… опять не явившись к обеду.
Дело напрасное – умничать, нервничать, дуться:
если мы дети, так пусть уж и мир распадётся,
как пирамидка, на праздные плоские диски,
снова не станет порядка, растает единство:
вот, укатились – и пахнет изменой, крамолой!
А соберёшь ли… да кто ж тебя знает, мой милый!
1
Вымерзла водица, ты говоришь.
Некуда податься, ты говоришь.
А пойдём осокой, где водоём,
по траве высокой в сердце твоём —
по траве высокой в сердце твоём.
Нету ни травинки, ты говоришь,
в сердце у Йованки, ты говоришь.
А пойдём долиной: лёгок подъём
по горе зелёной в сердце твоём —
по горе зелёной в сердце твоём.
Нету ни тропинки, ты говоришь,
в сердце у Йованки, ты говоришь.
А летим с тобою, поводырём,
в небо голубое в сердце твоём —
в небо голубое в сердце твоём.
Нету ни кровинки, ты говоришь,
в небе у Йованки, ты говоришь.
Так зажжём все свечи и будем вдвоём
на последней встрече в сердце твоём —
на последней встрече в сердце твоём.
2
В белой метели голуби летели,
голуби летели – ах, благодать,
голуби летели, голуби метели:
нечего дать им… но – ах, благодать!
Ехали сани, бубенцы плясали,
бубенцы плясали – ах, благодать,
бубенцы плясали, душу вытрясали:
нечего дать им… но – ах, благодать!
А из дальней дали две слезы бежали,
две слезы бежали – ах, благодать,
две слезы бежали, жизнь опережали:
нечего дать им… но – ах, благодать!
Над слезами сжалясь, ангелы кружились,
ангелы кружились – ах, благодать,
ангелы кружились, в сердце отражались:
нечего дать им… но – ах, благодать!
А вот тут тебе – значит, к празднику —…что-нибудь.
То, что собрано мною в пригоршню – нет, в щепоть:
это, стало быть, одна памятка – чтоб забыть,
это, стало быть, одна песенка – чтоб не петь.
Потому что… да знать бы мне ещё – почему!
Потому что плывём по-прежнему мимо вех,
потому что бросаем яблоки за корму,
потому что не получается – на словах.
Но на пальцах не буду пробовать: не учён,
а когда не учён да пробуешь – дело швах.
И к тому же я всё равно ведь тут – ни о чём,
а когда ни о чём, то лучше уж на словах!
На словах, дорогой, на старых моих словах,
на качелях, значит, заоблачных – или нет,
каруселях… на львах, на тиграх и на слонах
покатаемся по планетам и меж планет —
покатаемся за околицу, за черту,
да воротимся – на горящую на свечу:
вдруг, дружок, да заденем клавишу на лету,
или, скажем, струну заденем… молчу, молчу.
«Там пока ещё не враг ты…»
Там пока ещё не враг ты,
там на завтрак будут фрукты,
а тебя уносит поезд.
Там, одевшись посветлее,
несмотря на время злое,
выйдут посидеть в аллее,
а тебя уносит поезд.
Там, забыв, что, аты-баты,
все давным-давно убиты,
новые дадут обеты
на окраине субботы,
а тебя уносит поезд.
Станут жить (и с Богом, с Богом!) —
то по звёздам, то по книгам,
но потом, под новым флагом
перессорившись друг с другом,
все получат по заслугам,
а тебя уносит поезд.
И отправятся в смятеньи
прямо нб небо их тени
и получат сыр в сметане.
А тебя уносит поезд…
а тебя уносит поезд,
а тебя уносит поезд —
до свиданья.
«Я написал да забыл, то есть не написал…»
Я написал да забыл, то есть не написал —
нащебетал, накурлыкал, на… – как-у-вас-там:
я ведь слуга облаков, я ведь неба вассал,
я ведь слуга облаков из числа дураков.
Я ничего не храню – никогда не хранил:
что же хранить, не имея… а я не имел
тут ничего, кроме баночки чёрных чернил
за обшлагом рукава, где цветы и трава.
Я никого не люблю – никогда не любил,
ибо никем не владел, а владел – охладел,
только над тем и трясусь, как упрямый дебил,
что не имеет цены, – драгоценные сны.
Крутится плёнка – и сходит с ума кинозал:
вот и достаточно счастья в луче золотом.
А написал, так… подумаешь, кто ж не писал:
парочка свежих манжет да бродячий сюжет!
«Ничего мне не надобно, рыбче…»
Ничего мне не надобно, рыбче,
ничего мне не надобно… – робче
всех на свете склоняю чело,
не заказывая – ничего.
Не заказывая, не завязывая,
ибо жизнь – одноразовая —
скоро-скоро сорвётся с крючка
и – пока!
Столько много мы тут надурили,
столько много нам тут надарили,
что последних трёх тактов кадрили
дожидаться уже невтерпёж,
и они от меня не зависят,
но висят в ослепительных высях —
там, где пламя чудак один высек
и куда я, простите, не вхож.
Не пеняя на практику визовую,
ничего, говорю, не заказываю:
ни валют, ни билета на скорый,
ни гонца – ни с наградой, ни с карой,
ни порядка в неровной строфе
и ни музыки в этом кафе…
«С этим можно не делать совсем ничего…»
С этим можно не делать совсем ничего —
это для красоты, это я Вам на счастье:
чтобы в Вашей судьбе мог случиться… случаться,
совершенно ненужный Вам праздник, – а всё ж!
На какой-нибудь улице Старых Надежд
или Прежних Обид, в три часа пополудни,
да прервутся вдруг Ваши кромешные будни,
да слетятся к Вам полусмешные слова —
из времен поклонения Вашим шагам,
поклонения шелесту Вашей одежды,
из безгрешного нашего с Вами однажды,
безутешного нашего с Вами тогда,
да поднимут Вас эти слова в небеса,
да закрутят-завертят Вас справа налево!
А что дальше – да вот… покрошите им хлеба
или что у Вас есть.
Или то, чего нет.
Это просто такой язык
позабытый
или просто такой возок,
понабитый
чем ни попадя, на глазок:
набивали спеша, в слезах,
говорили терпи, казак…
и работай!
И поехал себе возок
по дорогам,
за зигзагом чертил зигзаг —
и оврагам
раздавал своё барахло,
сокрушался, что всё прошло,
то сарматом считал себя,
то варягом.
А остался на самом дне
некий ящик,
полный глупостей – не вполне,
но звенящих:
они тенькают в глубине,
да уже не слышны и не
привлекают на стороне
даже нищих.
«Если б жить по старинке…»
Если б жить по старинке —
пребывая в сторонке
от всего, что несётся вперёд… ах, несётся вперёд!
Да фортуны-тиранки
торопливые струнки
всё равно не успеть перебрать – хоть и вечность пройдёт.
Сколько лет этой строчке,
пролежавшей в горячке
столько зим, что теперь и не знаешь – жива, не жива?
Вроде дышит, и вроде
при хорошей погоде
различимы слова… только странные очень слова.
Так и помню: задумал
на скамейке за домом
(там одна золотая скамейка по небу плыла) —
на-ри-на, на-ри-на-на…
из какого тумана
эти старые песни и старые эти дела —
эти жалобы птичьи
на нездешнем наречьи
непонятной народности, всё растерявшей в дыму?
Где ж теперь та народность,
чья смешна инородность
и давно не нужна никому, не видна никому!
1
Небосвод говорит река: добрый день, река.
Говорит река: добрый день, – говорит река.
Над река есть облако тёплого молока.
А в река есть облако холодного молока.
Стая рыбы плещется в заросли тростника.
Стая птицы машет крылом сухого песка.
И толпа ребёнка сбегается издалека.
Хорошо возиться в глина у бережка.
Рыба с рыба трудно соединить.
Птица с птица трудно соединить.
У ребёнок есть такая длинная нить,
но ребёнок с ребёнок и нить не соединить.
Хорошо лепить из глина разная снедь.
Хорошо не уметь число, хорошо не знать
никакого сколько: сколько – такая нудь!
Впрочем, нет у пираха и самого слова нудь.
2
Горький кофе молодой травы
пьётся прямо с ветка в цвету.
Песня отпущенной тетивы
держит длинная стрела на лету.
Видишь, горечь не превращается в сласть —
кофе пьётся прямо с ветка в цвету.
И ничто не может ни созреть, ни упасть —
Песня держит стрела на лету.
Видишь, дерево не превращается в пень —
кофе пьётся прямо с ветка в цвету.
И беспечен путь из теперь в теперь —
песня держит стрела на лету.
Мелководное время просвечивает насквозь,
кофе пьётся прямо с ветка в цвету —
и внезапно возникает всеобщая связь,
песня держит стрела на лету.
И внезапно возникает общая родня
у одного и другого бережка,
и неслышная походка легконогого дня
начинают узнавать с полшажка.
3
Дескать, нет у пираха понятие чистого цвета —
есть сравненье: вроде небо гранита или граната.
Ах, чего не бывает в блокнотик мастера Эверетта,
в интересный блокнотик мастера Эверетта!
Дескать, нет у пираха число, не ведётся счёта,
и совсем не подробна судьба и не знает дата —
говорится в блокнотик мастера Эверетта,
в интересный блокнотик мастера Эверетта.
Никуда не течет Маиси спелого лета,
у звезда ни движенья вперёд, ни назад возврата —
жизнь застыла в блокнотик мастера Эверетта,
в интересный блокнотик мастера Эверетта!
Нету Бог, и пуста верёвочка амулета —
есть одна сердечная смута, вечная смута,
да сплошная работа в блокнотик мастера Эверетта,
в интересный блокнотик мастера Эверетта!
И нигде везде ни ровесника, ни собрата —
всё затянуто без разбора в одно болото:
в безразмерный блокнотик мастера Эверетта,
в интересный блокнотик мастера Эверетта.
4
Растение дорастает до самое небо,
и там расцветает цветок: это мило и любо
бабочке с крылышко мёда и крылышко воска…
экая неподвижная вертихвостка!
Ах говорит во времени нету места.
Время – оно кустарник, растущий густо.
Ах отрясает время, словно репейник,
Ах – это наш учитель и наш ребёнок.
День состоит из праха и снова праха.
Племя стоит у речка и слушает Аха.
Аха перебивает горластый кочет.
Племя смеётся над кочет и горько плачет.
А ведь только подумать: всё всегда под рукою,
только отдаться неистовому покою,
только застыть у набитой до край корзины
с потусторонний взгляд наевшейся обезьяны!..
Солнце садится, и смеркается сердце:
сердце младенца смеркается в сердце старца.
Нету у нас судьба… ни серпа, ни снопа нет.
Ночь наступает. Она всегда наступает.
5
В местное небо не ходят смотреть на звезда.
В местное небо подстреливают еда.
Поэтому местное небо ведёт себя строго,
и в местное небо нет Бога,
и нету подмога, нету правильным никакая подмога.
Но – Бога высокая, справедливая Бога,
появись из воздух сахарного тростника,
протяни над Маиси большая рука
и громко скажи я люблю это племя,
это племя, это короткое пламя
на окраина мира: как хорошо горит
и как хорошо говорит!
Высокая Бога, справедливая Бога,
далеко пролегает твоя дорога,
но взгляни на пламя и иди сюда
и возьми с тобой много еда.
6
Гость приходит за гость – и товар на товар отоваривает.
Можно дать ему пёрышко, зуб, наконечник стрела.
Жалко, гость никогда не правильно разговаривает,
разговор у гость не имеет крыла.
Гость не хочет обмен ящик мыло на круглое пёрышко,
и не хочет обмен весёлый напиток на зуб,
и стоишь рядом с гость – и споришься,
споришься, споришься…
Но неправильный гость обычно жаден и глуп.
Что ж, неправильный гость…
всё бывает заветное и не заветное —
и заветное всегда помещается в горсти.
Но хороший зуб не любое теряет животное,
и хорошее пёрышко совсем не легко найти.
Вот и жалко заветное доставать и обменивать
на совсем не заветное, но привлекательное на вид.
А неправильный гость вороват и любит обманывать —
и задаром заветное получить норовит.
Ну и пусть получает себе – и не стоит досадовать —
зуб, и пёрышко, и наконечник стрела:
тяжко с гость разговор говорить и беседа беседовать,
разговор у гость не имеет крыла.
7
Птица летит далеко, правильный знает.
Рыба плывёт далеко, правильный знает.
Правильный только не знает край этой птицы.
Правильный только не знает край этой рыбы.
Правильный, он всегда остаётся на месте —
место у правильный мбло, но место хватает.
Место хватает стрела лететь вслед за птица.
Место хватает гарпун нестись вслед за рыба.
Место хватает браслет бренчать на запястье,
длинные бусы блестеть на короткая шея,
место хватает плакать и место смеяться,
место хватает делать и место думать.
Это такое правильное приволье,
это такая правильная свобода:
место хватает оставаться на месте,
место хватает не искушать сердце.
Находки на ютских дорогах
Ознакомительная версия.
