Джеймс Джойс - Стихотворения

Я — катарсис. Я — очищенье.
Сие — мое предназначенье.
Я не магическая призма,
Но очистительная клизма.
Оцените ль, друзья, поймете ль,
Как мил мне древний Аристотель?
Я проституток и кутил
Перипатетике учил.
Мой образ мыслей не обычен,
А крайне перипатетичен,
Но толковать меня не надо.
Сам изложу свои я взгляды.
Итак, любому, полагаю,
Стремись он к аду или раю,
Для посрамленья сатаны
Мы отпустить грехи должны.
Несчастным людям волю дайте!
Ведь даже сам великий Данте
С соизволенья римских пап
Порой был в ереси неслаб.
Так ныне разве нас обидит
Тот, кто с изнанки мир увидит?
Давно проторенным путем
Мы вряд ли далеко уйдем.
Меня, однако, не мешайте

С известной шутовскою шатией:
Ни с тем, кто всем поведать рад,
Что он в душе — аристократ,
Ни с тем, кто кинулся в объятья
К прелестной ведьме в кельтском платье
И, словно любящий супруг,
Залез к ней прямо под каблук,
Ни с тем, кто сам не пьет ни грамма,
Но всякий раз, как пишет драму,
Нальет герою двести грамм,
А после пьяный ходит сам,
Ни с тем, кто верит, что на свете
Есть только «комильфо» и «эти»,
Ни с тем, кто, как на божество,
Глядит на Мэтра своего,
Ни с тем, кто вьется каждый вечер
Пред богачами в Хэзел-пэтче,
А о Великом о посту
Так кается, что нос в поту,
Ни с тем, кто ночью торопливо
Тайком от всех глотает пиво,
Ни с тем, кто в сумраке ночном
Однажды встретился с Христом
(Отмечу, правда, что — увы! —
Христос тот был без головы…).
Что ни паяц, то корчит гения
Читателю на удивление.
А я — покорнее раба.
Я всем им — сточная труба.
Их манят светлые высоты,
А я смываю нечистоты.

Им — горних высей гордый зов,
А мне — продукт чужих задов.
За этот труд во время оно
Навек лишился я короны,
И церковь в горький час невзгод
Ко мне на помощь не придет.
Попы дают вам отпущенье,
А я — желудков очищенье.
Грех не подобен ли дерьму?
Ваш грех я на себя приму.
Зачем шутов мне обличать?
Мой долг — их души облегчать.
Девиц я тоже облегчаю,
А их тела — раскрепощаю.
Таков приятный мой удел —
Срывать оковы с женских тел.
А их «нельзя» я осторожно
Всегда переплавляю в «можно».
Пусть внешне дева холодна,
Пусть на людях горда она,
Наедине я с ней полажу,
Едва лишь ножку ей поглажу,
И тут, поняв мое желанье,
Она снимает одеянье.
Друзья, поймите, бой жестокий
Ведет с мамоной дух высокий.
И верю — этот светлый дух
Мамоновых разгонит слуг.
За то они мне и вредят,
Что мой учитель — Аквинат,
Что закален его я школой…

Пока они толпой бесполой
Мольбы возносят к небесам,
Стою, безмолвен, горд и прям,
Незыблем, как скелет селедки,
Им перегородивший глотки.
Бесстрашен и всегда один,
Бесстрастней ледяных вершин.
И пусть их клоунская братия
Мне шлет слюнявые проклятия
Из затхлой комнатки своей,
Мое проклятие — сильней.

Ladies and gents, you are here assembled
To hear why earth and heaven trembled
Because of the black and sinister arts
Of an Irish writer in foreign parts.
He sent me a book ten years ago
I read it a hundred times or so,
Backwards and forwards, down and up,
Through both the ends of a telescope.
I printed it all to the very last word
But by the mercy of the Lord
The darkness of my mind was rent
And I saw the writer's foul intent.
But I owe a duty to Ireland:
I hold her honour in my hand,
This lovely land that always sent
Her writers and artists to banishment
And in a spirit of Irish fun
Betrayed her own leaders, one by one.
'Twas Irish humour, wet and dry,
Flung quicklime into Parnell's eye;
'Tis Irish brains that save from doom
The leaky barge of the Bishop of Rome
For everyone knows the Pope can't belch
Without the consent of Billy Walsh.
О Ireland my first and only love
Where Christ and Caesar are hand in glove!

О  lovely land where the shamrock grows!
(Allow me, ladies, to blow my nose)
To show you for strictures I don't care a button
I  printed the poems of Mountainy Mutton
And a play he wrote (you've read it, I'm sure)
Where they talk of 'bastard' 'bugger' and 'whore'
And a play on the Word and Holy Paul
And some woman's legs that I can't recall
Written by Moore, a genuine gent
That lives on his property's ten per cent:
I printed mystical books in dozens:
I printed the table book of Cousins
Though (asking your pardon) as for the verse
'Twould give you a heartburn on your arse:
I printed folklore from North and South
By Gregoiy of the Golden Mouth:
I printed poets, sad, silly and solemn:
I printed Patrick What-do-you-Colm:
I printed the great John Milicent Synge
Who soars above on an angel's wing
In the playboy shift that he pinched as swag
From Maunsel's manager's travelling-bag.
But I draw the line at that bloody fellow,
That was over here dressed in Austrian yellow,
Spouting Italian by the hour
To O'Leary Curtis and John Wyse Power
And writing of Dublin, dirty and dear,
In a manner no blackamoor printer could bear.
Shite and onions! Do you think I'll print
The name of the Wellington Monument,
Sydney Parade and the Sandymount tram,

Downes's cakeshop and Williams's jam?
I'm damned if I do — I'm damned to blazes!
Talk about Irish Names of Places!
It's a wonder to me, upon my soul,
He forgot to mention Curly's Hole.
No, ladies, my press shall have no share in
So gross a libel on Stepmother Erin.
I pity the poor — that's why I took
A red-headed Scotchman to keep my book.
Poor sister Scotland! Her doom is fell;
She cannot find any more Stuarts to sell.
My conscience is fine as Chinese silk:
My heart is as soft as buttermilk.
Colm can tell you I made a rebate
Of one hundred pounds on the estimate
I gave him for his Irish Review.
I love my country — by herrings I do!
I wish you could see what tears I weep
When I think of the emigrant train and ship.
That's why I publish far and wide
My quite illegible railway guide.
In the porch of my printing institute
The poor and deserving prostitute
Plays every night at catch-as-catch-can
With her tight-breeched British artilleryman
And the foreigner learns the gift of the gab
From the drunken draggletail Dublin drab.
Who was it said: Resist not evil?
I'll burn that book, so help me devil.
I'll sing a psalm as I watch it burn
And the ashes I'll keep in a one-handled urn.

I'll penance do with farts and groans
Kneeling upon my marrowbones.
This very next lent I will unbare
My penitent buttocks to the air
And sobbing beside my printing press
My awful sin I will confess.
My Irish foreman from Bannockburn
Shall dip his right hand in the urn
And sign crisscross with reverent thumb
Memento homo upon my bum.

Леди и дженты, вы в недоуменье:
Возможно ли небо- и землетрясенье
Из-за того, что польстил сатане
Ирландский писатель в чужой стране?
Лет десять назад он прислал мне опус —
С обеих сторон я глядел в телескопус
И прочитал все рассказы стократ,
Как вдоль-поперек, так вперед-назад.
Я издал бы их вплоть до последнего слова,
Но чудом, с благословенья Христова,
Вдруг прояснился бесовский язык,
И авторский умысел я постиг.
Да, я виноват перед милой Ирландией,
Честь ее, можно сказать, была в длани моей;
Всегда этот остров другим в назиданье
Ссылал таланты свои в изгнанье
И, кельтским юмором руководим,
Предавал вождей одного за другим.
Действительно, не остроумное ль дело
Швыряться известью в очи Парнелла?
И еще: осушил не ирландский ли ум
Римской барки протекший трюм?
Сам папа в долгу бы не мог быть большем,
Чем он теперь перед Билли Уолшем.
О Эйре, чистейшая страсть моя,
Страна, где Христос и Кесарь друзья!

Страна, где трилистник на воле в поле!
(Минутку, миледи, я вытру сопли.)
А критика — мне не поставит преград она:
Я печатал вирши Маунтени Маттона
И пьесу его, где всякий твердит:
«Недоделок», «дешевка» и «содомит»,
И комедию об апостоле Павле,
О чем-то таком — не о женских ногах ли, —
Сочинил ее Мур, он из джентов джент
И живет на свой законный процент;
Я печатал мистику — есть ли разница
Между ней и поваренной книгой Казинса, —
От них, говоря на родном языке,
Пардон, изжога в прямой кишке;
Я печатал фольклор, на Юге и Севере
Собранный Златоустейшей Грегори;
Я печатал писавших важно и глупо,
Я печатал Патрика чуть не Колумба;
Я печатал великого Джоя Синга,
Иже меж ангелов, как снежинка,
В пижонской сорочке, которую слямзил
Из чемодана с наклейкой «Маунзел».
И вот наконец подвожу я итог
На парне, одетом в австрийский желток,
Который несет итальянские мерзости
Джон-Уайзу Пауэру, О'Лири Кертису
И о Дублине пишет такой позор,
Что черный негр не возьмет в набор.
Свиная отрыжка! Да разве я трону
В печати памятник Веллингтону,
Сидни-Парейд, Сэндимаунтский трамвай,

Даунсовы лакомства, Уильямсов чай?
Да будь я проклят хотя б за желанье
Выдать ирландские наши названья!
Удивительно только, что этот нахал
Курчавой Лужи нигде не назвал.
Миледи, печатный станок не намерен
Порочить меня приютившую Эрин!
Себе я не враг — уж который год
Дела мои рыжий шотландец ведет:
Шотландцы бедные — нынче даже
У них нет Стюартов для продажи.
Как китайский шелк, моя совесть легка,
А душа снятого нежней молока.
Колумб свидетель моей уступки —
Я сотню скинул с него при покупке
Его несчастного «Айриш ревью».
Во как люблю я страну мою!
А кто-то там к эмигрантским невзгодам
Тащится поездом и пароходом —
Так я, чтоб умерить людские страданья,
Издаю нечитаемые расписанья;
И крыльцо моей фирмы — место для встреч,
Здесь ежевечерне играют в кетч
Одна добродетельная девица
И англичанин, чин из полиции,
Так что приезжий слышит все слухи
От грязной пьяной дублинской шлюхи.
Кто там сказал: не противься злу?
Я книгу его превращу в золу,
И ссыплю прах в кривобокую урну,

И каяться буду упрямо и бурно —
Трещать, кряхтеть, пищать в песнопеньях,
И все это стоя на тощих коленях,
В Великий пост я подставлю сам
Покаянный голый зад небесам
И, слезами в печатне моей обливаясь,
В ужаснейшем прегрешенье признаюсь.
И метранпаж мой из Беннокбурна
Окунет свою правую руку в урну
И начертает у всех на виду
Memento homo на голом заду.