В БУХЕНВАЛЬДЕ
С тех времен,
не таких уж далеких,
Здесь осталась,
как пепел костра,
Сиротливых,
ничейных,
безногих
Детских туфелек пыльных гора.
Пострашнее потех Тамерлана.
Обнаженной горы черепов,
Эта явь
или сон мой,
как рана,
Эта горка худых башмаков…
Есть гостиница в Бухенвальде
Для туристов из разных стран.
Комфортабельные кровати.
Танцплощадка и ресторан.
В холл спускаюсь
бессонно,
сутуло.
Чья-то музыка из-за угла
Непонятным весельем хлестнула,
Как холодной водой обдала.
Вы скучаете здесь?
Не скучайте!
До утра радиола орет.
В Бухенвальде,
в самом Бухенвальде
Англичанки танцуют фокстрот.
Что ж! Живите спокойно и сыто.
Но, послушайте,
именно здесь
В безмятежности вашего быта
Что-то очень опасное есть.
Англичане,
французы,
ирландцы!
Не забудьте о них, неживых!
Как бы вы не оставили в танце
Гору туфелек
легких
своих!
1962
Нагой дикарь в набедренной повязке,
Тысячелетья не читал он книг,
Читает он своих закатов краски,
Любой оттенок замечая в них.
Он понимает запахи и звуки,
Движенье трав, звериный хитрый след,
Пигмей — наследник дедовской науки,
Которой тоже, может, тыщи лет.
В своем лесу он знает все листочки,
Дитя природы, с детства он постиг,
Быть может, величайшую из книг,
В которой мне
Не прочитать и строчки.
Я не расист. Не буду им вовеки.
Я, как о брате, думаю о нем.
Да, он дикарь
В моей библиотеке,
Но я
дикарь
В его лесу родном.
1972
Не писал стихов
И не пишу, —
Ими я, как воздухом,
Дышу.
Им я, как себе,
Принадлежу.
Под подушкой утром
Нахожу.
Не писал стихов
И не пишу, —
Просто я себя
Перевожу
На язык понятных людям
Слов,
Не писал
И не пишу стихов.
Можно ли профессией
Считать
Свойство
за обиженных
Страдать?
Как назвать
работою,
Скажи,
Неприятье подлости
И лжи?
Полюбить товарища.
Как брата, —
Разве это
Специальность чья-то?
Восхищенье женщиной своей,
До рассвета
Дрожь тоски по ней.
Как назвать
работою,
Скажи,
Это состояние души?
Я и сам не знаю,
Видит бог,
Сколько мне прожить
Осталось строк…
Нет такой профессии —
Поэт,
И такой работы
Тоже нет.
1971
«О космос!.. В той далекой звездности…»
О космос!.. В той далекой звездности
Я не был — грешный и земной,
Но — черт возьмн! — летали в космосе
Стихи, написанные мной.
Их Николаев взял в ракету,
Чтоб на досуге почитать,
И двести с лишним раз планету
Им выпал жребий облетать.
На миг явившись к нам по вызову,
Ответив центру на сигнал,
Он томик мой
по телевизору
Земному шару
показал.
Мой век, не знающий предела…
Когда, в какие времена
Случалось так, чтоб залетела
Книжонка
в космос
Хоть одна!
Пишу, как будто сказку выдумал,
Как будто волю дал мечте,
Мне б даже Пушкин позавидовал,
Верней, не мне —
Той высоте.
В одном мое большое бедствие,
Одной встревожен я бедой —
Как мне добиться соответствия
Моих стихов
с той высотой?
1971
«Писал стихи, опаздывал…»
Писал стихи, опаздывал.
Их так ждала редакция!
Попался том Некрасова,
И с ним не смог расстаться я!
Своих стихов не хочется.
Померкло их значение.
Нет бескорыстней творчества,
Чем вдохновенье чтения.
1961
Он в этот день писал свою «Полтаву»,
Он был полтавским боем оглушен.
Любовь мирскую, бронзовую славу —
Он все забыл: писал «Полтаву» он.
Всю ночь ходил по комнате в сорочке,
И все твердил, все бормотал свое.
И засыпал на непослушной строчке
И просыпался на плече ее.
Вдруг за спиною двери загремели,
И в комнату заходят господа:
— Вас ждет Дантес, как вы того хотели.
Дуэль сегодня или никогда!
Что им ответить, этим светским сводням?
И вдруг он стал беспомощным таким…
— Потом! Потом! Но только не сегодня,
Я не могу сегодня драться с ним.
Они ушли. А он кусает губы.
— Ну, погодите, встретимся еще! —
И вновь в ушах поют «Полтавы» трубы,
И строки боем дышат горячо.
Летят полки на приступ, как метели,
Ведомые стремительным пером…
В рабочий день не ходят на дуэли
И счеты с жизнью сводят за столом
…Мы побеждаем. Нами крепость взята.
Победой той от смерти он спасен.
Так было бы, я в это верю свято,
Когда б в тот день писал «Полтаву» он.
1963
Нет, жив Дантес. Он жив опасно,
Жив, вплоть до нынешнего дня.
Ежеминутно, ежечасно
Он может выстрелить в меня.
Его бы век назад убила
Священной пули прямота,
Когда бы сердце, сердце было
В нем,
А не пуговица та!
Он жив, и нет конца дуэли,
Дуэли, длящейся века,
Не в славной бронзе,
В жалком теле
Еще бессмертен он пока.
Бессмертен
похотливо,
жадно,
Бессмертен всласть,
Шкодливо, зло.
Скажите: с кем так беспощадно
Ему сегодня повезло?
Он все на свете опорочит
Из-за тщеславья своего.
О, как бессмертно он хохочет —
Святого нету для него!
Чье божество, чью Гончарову,
Чью честь
Порочит он сейчас?
Кого из нас он предал снова,
Оклеветал кого из нас?
Он жив. Непримиримы мы с ним.
Дуэль не место для речей.
Он бьет. И рассыпает выстрел
На дробь смертельных мелочей.
Дантесу — смерть.
Мой выстрел грянет
Той пуле
пушкинской
вослед.
Я не добью — товарищ встанет.
Поднимет хладный пистолет.
1960
Как девочка, тонка, бледна,
Едва достигнув совершеннолетья,
В день свадьбы
знала ли она,
Что вышла замуж
за бессмертье?
Что сохранится на века
Там, за супружеским порогом,
Все то, к чему ее рука
В быту коснется ненароком.
И даже строки письмеца,
Что он писал, о ней вздыхая,
Похитит
из ее ларца
Его вдова.
Вдова другая.
Непогрешимая вдова —
Святая пушкинская слава,
Одна
на все его слова
Теперь имеющая право.
И перед этою вдовой
Ей, Натали, Наташе, Таше,
Нет оправдания
живой,
Нет оправданья
мертвой даже.
За то, что рок смертельный был,
Был рок
родиться ей красивой…
А он
такой
ее любил,
Домашней, доброй, нешумливой.
Поэзия и красота —
Естественней союза нету.
Но как ты ненавистна свету,
Гармония живая та!
Одно мерило всех мерил,
Что
он
ей верил.
Верил свято
И перед смертью говорил,—
Она ни в чем не виновата.
1971
