Виктор Кривулин, рожденный в военном госпитале в 1944 году, ощущал себя бессознательным свидетелем, призванным понять войну как состояние длящееся, пронизывающее сегодняшний, а может быть, и завтрашний день. Поэтому, обращаясь к ней, заклиная ее, Кривулин говорит от имени своего поколения, от имени культуры, замковым камнем которой он был. Эта книга и стихи, в нее включенные, не предотвратят и не остановят войну, но позволят заглянуть ей в лицо, разоблачить ее и ей противостоять. В книге собраны стихи 1967–2000 годов.
гримасничанья девы-Костромы
не ведал даже ремизов со сворой
своей прелестной нечисти…
но вот
переломился август и народ
на освященье под крыло собора
антоновские яблоки несет —
и запредельна виза Прокурора
поверх постановления ОСО
среди вселенского смеха и всяческой гили
правда лубочна, и даже на пересменке эпох
той же картинкой любуюсь как мыши кота хоронили
как щекотали его камышинкой – неужто издох?
серых теней вереницы, впряженные в сани
челядь со стен фараоновых тесных гробниц
вышла на волю – дурными пищит голосами
переполняя мышиную даль без границ
мы уже знаем как пахнет загробный морозец
как серебрятся полозья как сужен кошачий зрачок
по-генеральски, лазоревым ромбом, и ветер матросит
в шерсти его полосатой – плыви, мол, себе, морячок
он-то плывет уплывает по мартовском лужам
и не поймаешь его не возьмешь в оборот
разве прикинешься будто и вовсе не нужен
место пустое,
но центр композиции —
Кот
выдь на яузу, глянь – кого
повезли на Ваганьково!
благодетеля нашего
генерала Ненашева
и не спрашивай: кто ж его
господина хорошего?
проститутки преступники
собрались и пристукнули
чтобы Гостелерадио
било жгло лихорадило
не увозили в марусях
катюшами не оглушали
что же я бедный боюсь их
девически-слабых имен
чьи звуковые скорлупы
флотилии чьих полушарий
вниз по теченью плывут
по державинской речке времен
жаль не устроили их
не уладили не удержали
ветер как будто бы стих
но отпущенный сверху маршрут
в тесную вылился песню
от края до края
площади полной знамен
я уже слов ее не понимаю
или не помню
одно лишь мычанье немое
невытравляемый тихий мотив
молча от моря до моря
всемирные крылья раскрыв
хищная птица летела
а все-то ей не оторваться
от вегетарьянской росистой травы
не возвратиться домой
в непривычное новое тело
времена какие поздние!
с дикой осенью оружия
входят новости из Боснии
ничего кругом не слушая
ни весны им ни жемчужного
перебора капель сводчатых
среди света безоружного
в недоразделенных вотчинах
среди света слишком резкого
сослепу темно – и щурятся
из трактира Достоевского
вывалившие на улицу
недоспорившие мальчики
обведенные по контуру
линией кровавой начерно —
и понурые покорные…
Из книги «Купание в Иордане и другие тексты времен чеченской кампании». 1995–1996
этим – купанным на кухне в оцинкованных корытах
со младенчества играющим у церкви без креста
не писать на Пасху золотых открыток
серебристой корюшки не ловить с моста
оловянная свинцовая а то и в каплях ртути
их несла погода спеленав сукном
а теперь и некому просто помянуть их
голубиным словом на полуродном
языке церковном языке огней
отраженных волнами с такой холодной силой
что прижаться хочется крепче и больней
к ручке двери – двери бронзовой двустворчатой резной
где изображен свидетель шестикрылый
их небытия их жизни жестяной
если после политеха
ты россии не спасал
инженерствовать не ехал
со святыми за урал
если к тайному оружью
ты руки не приложил
или же с чертежной тушью
кровь из отворенных жил
не смешал заради блага
главной родины твоей —
станет пострашней гулага
первое свиданье с Ней
омоновцы охранники бандиты
однояйцовые зачем вы близнецы
размножены откормлены забиты
и похоронены близ Ниццы
и в жирный прах обращены
и воскресаете под Нарвой
для новой славы кулинарной
яичницы и ветчины!
вот тебе и в оттепель
колотун
и терпи терпи теперь
Калиту
князя нового кленового
решетчатого
князя в клеточку линованного
по решенью Зодчего
жизни прежней
жизни бедной
безутешный
грошик медный
решкой кверху
лежа в луже
как бы свегнут
и как бы нужен
о легка игра
в олега ли в игоря
и горя не мыкая
даже голь немытая
выгоряне —
а туда же, играют
во дворян водворение:
володей нами княже
сидай на коня же
ну!
а мы и пешком на войну
восстановленные в попранных правах
пуля-дура и судьба слепая
девки со свечами в головах
с каплей воска на подоле облетая
полевую церковь свежей кладки
бог из бетономешалки
бог усвоивший армейские порядки
по ускоренному курсу в караулке
рядом с Маршалом чугунным на лошадке
как собачка с госпожою на прогулке!
мы за нашим генералом
генералом на коне
двинем хоть и пешедралом
с животом пустым и впалым
но довольные вполне
раз – побудка два – приборка
три – оружье за плечо
и в окрестностях нью-йорка —
прима беломор махорка —
сразу станет горячо!
из-за маршальской гармошки
из-под пушкинской морошки
выпростать хотя ладонь бы
выпросить слезу у бомбы
