«Лысая Азия! Сколько кругом…»
Лысая Азия! Сколько кругом
Дикой извечной свободы!
Все зародилось на лоне твоем:
Злаки, стада и народы.
В круговращеньи судеб мировом,
Знаю, весенние воды
Снова наполнят степей водоем.
Чувствую я, из Европы беглец,
Отпрыск культуры постылой,
В гаме верблюдов, коней и овец
Потенциальные силы.
Слышу, как в творческом акте Отец
Пружит набухшие жилы.
Вижу, мужает скуластый творец.
Жатва — на западе, в Азии — жнец!
1920
«Смотрю ли в небо голубое…»
Смотрю ли в небо голубое,
В ночи ль мечты свои таю,
Слежу ли время роковое —
Я чувствую любовь твою.
Она ведет меня в пустыни
Бездушных сумасшедших дней,
И тихо в сердце тает иней
Бездомной старости моей.
3 февраля 1920
Рассказывая про былое,
Как встарь, течет-кипит Коксу.
Заката око
Позолотило золотое
Твою осеннюю красу.
Превращены мои желанья
В прозрачный золотистый свет.
И издалека
Едва доносится дыханье
Умчавшихся в былое лет.
Их буйный хмель невозвратимый
Как будто воротить спеша,
Надеждой хрупкой
И страстью острою томима,
К тебе, голубка,
Любовно тянется душа.
8 апреля 1920
«Чернеют вечера, сереют годы…»
Чернеют вечера, сереют годы,
В душе все ветер, ветер… не любовь,
А старческая желчь свободы —
Ненужной! — раздражает кровь.
Осталась лишь одна — последняя! — отрада:
За шахматною постигать доской,
Что преходящи ухищренья ада,
Неколебим порядок мировой!
1 ноября 1923
Осеннее солнце, поля, паутинки,
Вдали — горизонт голубой,
И змейка бегущей в пространство тропинки
Безмолвно зовет за собой.
Как будто немного, и ты потеряешь
Все связи с былым до конца,
И близкого друга совсем не узнаешь,
Любимой не вспомнишь лица.
Останется только пустынное поле
С простором его голубым,
В котором сознанье без страха и боли
Тихонько растает, как дым.
17 сентября 1926
«Взглянешь в окно на город ночной…»
Взглянешь в окно на город ночной,
Спросишь судьбу: зачем и куда?
Треплет, уносит ветер года —
Желтые листья по мостовой.
Чье-то лицо вонзится в тебя.
Это ж она! Но время не ждет.
Ветер уносит листья вперед.
Новую встреть и люби, не любя.
Только стихи в душе зазвучат,
Как в кабаке, утонешь в тоске.
Вот и седая прядь на виске.
Годы все так же вихрем летят.
Взглянешь в окно на город ночной,
Спросишь судьбу: зачем и куда?
Броситься, что ли, вниз головой
И позабыть себя навсегда?
19 сентября 1926
Колыбель и надгробье,
Пракультура, праглушь, —
Ты глядишь исподлобья
На сумбур наших душ.
Возрастила ты злаки,
Оседлала коней,
Пролила ты во мраки
Тихий свет алтарей.
Обрела ты в пустыне
Изначальный закон,
Написала на глине
Начертанье имен.
Наполняла ты тропы
Гулом конских копыт,
Потрясала Европы
Зарождавшийся быт.
И с невольным вопросом
До сих пор мы в твоем
Древнем взгляде раскосом
Новых замыслов ждем.
4 августа 1928
Судьбы запутанный итог,
Сводимый говором копыта.
Пыль сладковатую дорог,
Цвета и гам чужого быта,
Чужой пейзаж, чужой порог,
Восточной девушки ланиты
И речи кружево чужой
Люблю бродяжною душой.
И здесь, в Маньчжурии, слепят
Иероглифы, тряпки, знаки,
Лавчонок с чем-то чайный ряд,
Меж них голодные собаки,
Гортанный крик, замкнутый взгляд
И сквозь сползающие мраки
Зовущий к радостям ночей
Фонарь китайский у дверей.
Как Духа Мрака древний стяг,
Фонарь качается кровавый…
Он, как убийца, что в овраг
Немую жертву сталью ржавой,
Влечет усталых и бродяг
В притон забыться за отравой…
Тысячелетья напролет фонарь зовет…
1920-е
«Бегут сумасшедшие годы…»
Бегут сумасшедшие годы,
Звенит колокольчик-мечта,
И юноша седобородый
Вдруг видит, что жизнь прожита.
Он может, коль хочет, смеяться,
Он может поплакать в тиши,
А годы без устали мчатся
С остатками юной души.
1 июля 1929
«Я слушаю вьюг завыванье…»
Я слушаю вьюг завыванье
В пустынях отживших сердец,
Я чувствую горечь сознанья,
Что близок печальный конец.
Но самое главное — это
Бессилье понять, почему
Душа человека от света
Бежит в безысходную тьму.
4 сентября 1931
«Медлительно по азиатским долам…»
Медлительно по азиатским долам
Текла вперед истории река,
Порой плескаясь гунном иль монголом.
Забыты нами кочевые тропы;
Наполненные ржанием века
Заглушены шоферами Европы.
Но нас ведет тропинкой прихотливой
Судьбы неугомонная рука,
Сменяются приливы и отливы.
Для наших внуков не придет ли время,
Когда они средь смут издалека
Услышат вновь бряцающее стремя?
10 сентября 1932
Когда на мир нисходит мрак,
Неразрешимые вопросы,
Люблю порой уйти в кабак,
Где дико пьянствуют матросы.
Там власть дает мне скверный ром
Иной увидеть мир, нездешний,
Над нашим безысходным злом
Сияющий красою вешней.
Кипенье скорби мировой,
Звон золота, мольбу, рыданья
Преображаю я в покой
Вновь созданного мирозданья.
И тот матрос, что здесь, как волк,
Глядит кругом и ищет ссоры,
Там в детской ясности умолк,
Взглянув в надзвездные просторы.
28 декабря 1932
Сей дар богов, сей пламень ледяной,
Перегоревший в слово жар сердечный,
Певучий ветер из страны иной
Над нашей жизнью быстротечной.
Мы слышим в нем и муки естества,
И радость жизнетворческого пира,
И падает багряная листва
С садов священных на дороги мира.
Но гордый ум, водитель жизни нашей,
Оценщик благ на рынке городском,
Глумится часто над волшебной чашей,
Над бредовым ее вином.
1933
Медлительно вечер навстречу ведет
Прохожих и окон туманный черед.
Был молод и ты, и вон та же звезда
Сияла над миром вечерним тогда.
Но жизнь отсмеялась, друзья отошли,
Любовь догорела, и сердце в пыли…
………………………………………….
Доходит до нас через тысячи лет
Угасшей звезды отсветившийся свет.
Так слышишь и ты из истлевших гробов
Былого знакомый настойчивый зов.
И юность ты вспомнишь, и скорбную мать,
И книги, что ты собирался писать,
И книги, что ты написал, рубежи,
Которые ты проходил…
Расскажи
О правде прошедшего, но не тревожь,
Могильщица-память, уснувшую ложь!
11 декабря 1928 — 9 марта 1933
«Немало в мире зеленеет…»
