Ознакомительная версия.
21 октября 1920
При Понтии Пилате Ты распят,
Согласно слову дивных откровений...
Среди Израиля неверных чад
Кто пред Тобой тогда склонил колени?
И мрака страж, хранитель смерти, ад
Ждал в трепете последних повелений.
И раб свободы, римлянин Пилат,
Напрасно расточал слова сомнений.
Что истина? – звучал слепой вопрос,
Как темный вызов дрогнувшего мира.
Но пала власть всемирного кумира:
Ты, наш Господь, страдая, крест понес,
При песнях в небе ангельского клира,
И тайно погребен, в саду, меж роз.
21 октября—11 ноября 1920
Простою будь, душа, как голубица,
Но мудрою, как прозорливый змей.
Не только верь, но знай, дерзай и смей
Невинной кровью тайно причаститься.
И древней книги ветхая страница
Тогда предстанет для твоих очей —
Вся соткана из солнечных лучей,
И будет вся земля – как плащаница.
И поколеблются закон и вес
В премудрости живых противоречий,
И ты поймешь пророчество предтечи.
И голос тайный от святых небес
Над этим миром прозвучит далече:
Так! Иисус на третий день воскрес!
21 октября 1920
Я верю, Господи! Ты вознесен!
И вот звучат, как арфы, неба сферы.
Тому на радость явь Христовой веры,
Кому земля – как преходящий сон.
И взор земной виденьем изумлен
Пространств без времени и сил без меры.
А там, внизу, во мраке душной серы,
Мир демонов мечом Твоим пронзен.
Ты одесную Бога. Звезды ждут...
И вот, подлунный мир трубой волнуя,
Архангелы во сретенье грядут.
И в голубых лучах, в любви ликуя,
Тебе престолы благостно поют
Священное от века аллилуйя.
24 октября 1920
Да, Ты грядешь со славою судить,
И мертвые восстанут из могилы,
Живым же будут радости не милы
Слепой земли. И в миг порвется нить—
Последняя, что вяжет нас: – «не быть»
Вдруг станет «быть». И станет мир постылым,
Где нам, глухим, нечистым и бескрылым,
Как в склепе суждено, стеная, жить.
И мир, внезапно ужасом объятый,
Недавний пленник змейного кольца
слышит грома грозные раскаты.
И мы узрим сияние Лица...
Не будет царству Твоему конца,
Царь космоса и Человек Распятый!
25 октября 1920
Сонм ангелов, сих белокрылых стая,
Тебя поет в святой голубизне.
Но здесь душа, земная и простая,
Изнемогает, Отче, в страстном сне.
И преклонив колени, у креста я
Молюсь Тебе и Девственной Жене.
И кажется, что небо, тихо тая,
Спускается лазурное ко мне.
Так дышит Дух Святой везде, где хочет,
В Нем утешение и в Нем залог
Свободы тайной. Он один пророчит
Устами тех, кто землю превозмог.
И Церковь меч о камень веры точит
Тобою, Дух и вечносущий Бог.
25 октября – 11 ноября 1920
Теперь молчит Синайская гора,
Но голос есть единой и соборной,
Многообразной, светлой и упорной
Сибиллы новой вечного добра.
На камне твердом, на кресте Петра,
Закалена в огне святого горна,
И с властью дьявола, всегда позорной,
Она в борьбе от ночи до утра.
Апостольская Церковь! В правом гневе,
Духовный меч, рази того, кто зол,
Кто на змеином и отравном древе
Плод сладострастия легко обрел.
Сей, Церковь, семена. Так в тайном севе
Залог любви и вечности глагол.
26 октября 1920
Во оставление моих грехов
Я исповедаю одно крещенье.
В благословлении святых отцов
Чту мудрость тайную и посвященье.
И Господом назначенный улов
В купели светлой примет обновленье,—
Так сетью Галилейских рыбаков
Спасен был древний мир от заблужденья.
Крестись водой – и духом будешь свят.
Ты был землей с рожденья обездолен,
Страстями немощен и сердцем болен...
Но над тобой теперь священный плат,
Отныне сам ты, как орел, крылат
И, как Христос, над смертью темной волен.
26 октября 1920
Так, нам разлука сердце больно вяжет,
И вся земля – как будто солнца тень;
Мы знаем смерть, что камнем темным ляжет
На уходящий в ночь ущербный день.
Пусть красота в могучем горном кряже
Пленяет душу; пусть лесная сень
Прохладой дышит; это небо даже
Пусть напевает нам любовь и лень;
Но я не раб, земля, земному раю,
Где каждое мгновение – как сон;
Не верю я в улыбках светлых маю,
Когда звучат молитвы похорон...
Так я, как Лазарь, в гробе погребен,
Но мертвый – мертвых воскресенья чаю.
26 октября – 16 ноября 1920
Не плачь, не бойся смерти и разлуки,
Ужели таинства не видишь ты,
Когда угаснут милые черты
И твой любимый вдруг уронит руки,—
И так уснет, от нашей темной муки
Освобожденный в чуде красоты
Неизъяснимой! Так и я, и ты
Освободимся вмиг от мрака скуки.
Тогда легчайшая, как сон, душа
В нетленной плоти станет как царица.
И человек, землею не дыша,
Вдохнув иной эфир, преобразится.
И будет жизнь, как солнце, хороша,
И отошедших мы увидим лица.
26 октября 1920
Шутили долго мы, я молвил об измене,
Ты, возмущенная, покинула меня,
Смотрел я долго вслед, свои слова кляня,
И вспомнил гобелен «Охота на оленей».
Мне серна вспомнилась на этом гобелене,—
Насторожившись вся и рожки наклоня,
Она несется вскачь, сердитых псов дразня,
Бросаясь в озеро, чтоб скрыться в белой пене.
За ней вослед толпа охотников лихих,
Их перья длинные, живые позы их,
Изгиб причудливый охотничьего рога...
Так убегала ты, дрожа передо мной,
Насторожившись вся и потупляясь строго,
И потонула вдруг средь пены кружевной.
Вечерний свет ласкает гобелены,
Среди теней рождая строй теней.
И так, пока не засветят огней,
Таинственно живут и дышат стены;
Здесь ангелы, и девы, и сирены,
И звезд венцы, и чашечки лилей,
Ветвей сплетенья и простор полей —
Один узор во власти вечной смены!
Лишь полусумрак разольет вокруг
Капризные оттенки меланхолий,
Легко целуя лепестки магнолий,
Гася в коврах, как в пепле, каждый звук,
Раздвинутся, живут и дышат стены..
Вечерний свет ласкает гобелены!
Дыханьем мертвым комнатной весны
Мой зимний дух капризно отуманен,
Косым сияньем розовой луны
Здесь даже воздух бледный нарумянен;
Расшитые, искусственные сны,
Ваш пестрый мир для сердца сладко-странен.
Ты не уйдешь из шелковой страны —
Чей дух мечтой несбыточною ранен.
В гостиной нежась царствует весна,
Светясь, цветут и дышат абажуры,
Порхают попугаи и амуры,
Пока снежинки пляшут у окна...
И словно ласки ароматной ванны,
Ее улыбки так благоуханны.
Как облачный, беззвездный небосклон,
И где лазурью выплаканы очи,
В предчувствии однообразья ночи
Подернут тенью матовый плафон,
И каждый миг – скользя со всех сторон,
Она длиннее, а мечта короче,
И взмахи черных крыльев все жесточе
Там, у пугливо-меркнущих окон.
И в залах дышит влажный сумрак леса,
Ночных теней тяжелая завеса
Развиться не успела до конца;
Но каждый миг все дышишь тяжелей ты,
Вот умер день, над ложем мертвеца
Заплакали тоски вечерней флейты.
Как мудро-изощренная идея,
Вы не цветок и вместе с тем цветок;
И клонит каждый вздох, как ветерок,
Вас, зябкая принцесса, Орхидея;
Цветок могил, бессильно холодея,
Чьи губы лепестками ты облек?
Но ты живешь на миг, чуть язычок
Кровавых ран лизнет, как жало змея.
Ты как в семье пернатых, попугай,
Изысканный цветок, вдруг ставший зверем!
Молясь тебе, мы, содрогаясь, верим
В чудовищный и странно-новый рай,
Рай красоты и страсти изощренной,
Мир бесконечно недоговоренный.
Роняя бисер, бьют двенадцать раз
Часы, и ты к нам сходишь с гобелена,
Свободная от мертвенного плена
Тончайших линий, сходишь лишь на час;
Улыбка бледных губ, угасших глаз,
И я опять готов склонить колена,
И вздох духов и этих кружев пена —
О красоте исчезнувшей рассказ.
Когда же вдруг, поверив наважденью,
Я протяну объятья привиденью,
Заслышав вновь капризный менуэт,
В атласный гроб, покорна лишь мгновенью,
Ты клонишься неуловимой тенью,
И со стены взирает твой портрет.
Ознакомительная версия.
