Аделаида Герцык - Полное собрание стихотворений

Он в горницу мою вступил
И ждал меня. А я не знала,
Других гостей я поджидала,
Час поздний был.

Был никому не нужный бал,
Теснилось праздное, людское,
А Он во внутреннем покое
Стоял и ждал.

Дымились и мерцали свечи,
Ненужные сплетались речи,
А там, внутри – никто не знал —
Чертог сиял.

Слепой был предрассветный час,
И Он, прождав меня напрасно,
Ушел неслышно и безгласно —
И дом погас.

И только с наступленьем дня
Душой усталой и бесслезной
Узнала я, – но было поздно, —
Кто ждал меня.

У меня нет родины,
Нет воспоминаний,
Тишина ль осенняя
Мне дала название?
Дальние ль равнины
С соснами и елью
Думам моим детским
Были колыбелью?
Кто призывом жарким
Сердце мне затеплил?
Оскудел ли дух мой,
Очи ли ослепли?
Нет начала, цели,
Нет зари, заката,
Я не знаю, с кем я,
В чем моя утрата.
Может быть, я к родине
Приближаюсь ныне,
Слушаю предания,
Узнаю святыни?
Я жила безродно,
Без любви и гнева,
Оттого так бедны
Все мои напевы.
Пусто в сердце нищем,
Пробираюсь краем,
И кругом потемки…

В странном танце выступаю
Я по мягкому ковру,
Стан, как иву, выгибаю,
Руки к бедрам прижимаю,
Недоступна никому.
Я должна быть вечной девой —
Суждено ты от веков, —
Но смотрю я вправо, влево,
Внемлю всякому напеву,
Отзовусь на всякий зов.
Ах, не знаю я, не знаю…
Строгой быть так трудно мне!
От кого я убегаю?
Чьи заветы выполняю,
Вдруг служу я сатане!
Но сгибаются колени,
Головой клонюсь к ковру,
Тает сердце на мгновенье —
В покаянии? В моленьи?..
Все похоже на игру…
Пляской горестной молиться —
Не умею, не могу!
Вечно, вечно мне томиться
В заколдованном кругу!
Снова в танце выступаю,
В танце девственных невест,
В строгость душу облекаю,
Плечи медленно сжимаю,
Будто сбрасывая крест.

В стесненный строй, в тяжелые оковы,
В изысканный и справедливый стих
Мне любо замыкать позор свой новый
И стон подавленный скорбей своих.

Расчетливо касаясь слов чужих,
Искать из них единое то слово,
Что передаст безжалостно – сурово
Всю тьму бескрылых дум, всю горечь их.

Внести во все порядок нерушимый,
Печатью закрепить своей, – потом
Отбросить стих, как призрак нелюбимый,

Замкнув его серебряным ключом.
И в стороне, склонившись на колени,
Безгласно каяться в своей измене.

Одна любовь над пламенною схимой
Могла воздвигнуть этот мавзолей.
Его столпы как рок несокрушимый,
А купола – что выше, то светлей.

Душа идет вперед, путеводима
Дыханьем роз и шепотом теней,
Вверху ей слышны крылья серафима,
Внизу – глухая жизнь и рост корней.

Мы все, живущие, сойдемся там,
Внимая золотым, певучим звонам,
Поднимемся по белым ступеням,

Учась любви таинственным законам.
О, книга вещая! Нетленный храм!
Приветствую тебя земным поклоном.

О сестры, обратите взоры вправо,
Он – здесь, я вижу бледность Его рук,
Он любит вас, и царская оправа
Его любви – молений ваших звук.

Когда отдашь себя Ему во славу —
Он сам научит горестью разлук.
Кого в нем каждый чтит, кто Он по праву —
Отец иль Брат, Учитель иль Супруг.

Не бойтесь, сестры, не понять сказанья!
Благословен, чей непонятен Лик,
Безумство тайн хранит Его язык.

Воспойте радость темного незнанья,
Когда охватит пламень темноту,
Пошлет Он слез небесную росу.

Любовью ранена, моля пощады, —
Переступила я святой порог,
Пред духом пали все преграды —
Открылся брачный, огненный чертог.

И все отверзлось пред вратами взгляда,
Я зрела небеса в последний срок —
И встало темное виденье ада
И свет познания мне душу сжег.

А Он, Супруг, объемля благодатью,
Пронзая сердце огненным копьем —
«Я весь в тебе – не думай ни о чем!» —

Сказал. И в миг разлучного объятья
Прижал к устам мне уст Своих печать:
«Мужайся, дочь, мы встретимся опять!»

Все так же добр хранитель умиленный,
Все с той же шапкой вьющихся кудрей,
По-прежнему влюблен в французский гений,
Предстал он мне среди моих скорбей.

Не человек, не дикий зверь – виденье
Архангела, когда бы был худей.
Все та же мудрость древних сновидений
И невзмутнённость сладостных речей.

И гладя мягкую, густую шкуру,
Хотелось мне сказать ему в привет:
«Ты лучше всех, ты светом солнц одет!

Но хочется острей рога буй-туру,
И жарче пламень, и грешней язык,
И горестнее человечий лик».

Она пришла и ушла из моей жизни.
И я по-прежнему добр и весел,
Два раза она звонила у двери,
Два раза сидела среди этих кресел.
Она приходила такой неутоленной…
Глаза ее с тревогой спрашивали…
И были слова мои мудро примиренны,
Как у того, кому ничто не страшно.
Она смотрела на кусты сирени,
Из моего окна вся перегнулась,
Просила книг ей дать для чтенья
И забыла взять, когда я завернул их.
И вновь смотрела и ждала укора,
Сказала, что в Церкви молиться не может,
И ушла, унося тревогу взора
И какую-то странную правду Божью.

И я не сумел ей дать ответа.

«Что же, в тоске бескрайной
Нашла ты разгадку чуду,
Или по-прежнему тайна
Нас окружает всюду?»
– Видишь,, в окне виденье…
Инеем все обвешано.
Вот я смотрю, и забвеньем
Сердце мое утешено.
«Ночью ведь нет окошка,
Нет белизны, сиденья,
Как тогда быть с незнаньем?
Страшно тебе немножко?»
– Светит в углу лампадка,
Думы дневные устали.
Вытянуть руки так сладко
На голубом одеяле.
«Где те твое покаянье?
Плач о заре небесной?»
– Я научилась молчанью,
Стала душа безвестной.
«Горько тебе или трудно?
К Богу уж нет полета?»
– В церкви бываю безлюдной.
Там хорошо в субботу.
«Как же прожить без ласки
В час, когда все сгорает?»
– Детям рассказывать сказки
О том, чего не бывает.

Твоя судьба, твой тайный лик
Зовут тебя в иные страны,
Ни бездорожье, ни туманы
Не эаградят последний миг.
Забила ты, где явь, где сон,
И ищешь здесь не то, что нужно,
И не на то твой взор недужный
С больной любовью устремлен.
Еще так много горных стран
Твоя стопа не преступала
И столько зорь не просияло
Над тишиной твоих полян.
В чужом дому нельзя уснуть, —
Неверный кров жалеть не надо,
Ты выйди утренней прохладой
На одинокий, вольный путь.
Росистой мглой луга блестят,
Мир многолик и изобилен,
Иди вперед, – Господь всесилен,
И близок пламенный закат.

Вечереет, и белый покров
Там, за лесом, встает в полусне.
Нет прозрений и вещих снов.
Я сижу между сосен на пне.
Ткется белый туман на лугу,
Горький запах несется с болот,
Я сегодня опять не усну,
Не забудусь всю ночь напролет.
Буду долго и кротко лежать,
Предо мной догорит темнота.
И об имени светлом Христа
Прочитаю несмело опять.
Я честна, я права, что молчу,
Не тревожу ничем тишины,
Я свой круг перейти не ищу,
И мне сказки теперь не нужны.
Искушенья и стыд, и вина
Улеглись под одной пеленой…
Только как себе буду верна,
Когда мальчик мой станет большой?
Он волшебное – спросит кольцо:
– Чем душа моя, – скажет, – жива? —
И увидит, что бледно лицо,
И услышит простые слова.
Ветер где-то вздохнул и затих,
Солнце низко над лесом стоит.
Это вечер слагает мой стих,
Это дух без святыни скорбит.

Нет меры горести, и благу, и смиренью…
«Расстанемся опять, – сказал он мне вчера, —
Все наши встречи – ложь. И ложь, что вы – сестра,
И простоты нет там, где нет забвенья».

И поднялось опять знакомое мученье,
Пронзавшее все дни и ночи до утра…
«Еще не волен я, и не пришла пора.
Быть может, через год придет освобожденье…»

Забыл, что нет годов, и дней осталось мало.
Измучен дух, последнее настало…
Но вдруг к ногам моим беспомощно приник.

И головой колен коснулся богомольно.
И долго мы сидели безглагольно,
Благословляя этот горький миг.