Один весенний лучик на двоих.
Там так много любви, там так много любви и заботы.
Мнится мне – наблюдают родные за нами с небес.
Там им ведомо всё: и провалы все наши, и взлёты.
Они мысленно с нами, и мы им нужны позарез.
О, как мне дорога бестелесная эта защита.
Как любовь бестелесная мне дорога и нужна.
И душа моя им – столь далёким и близким – открыта.
Если б только я прежде была с ними так же нежна!
«Да вот же будущее, вот…»
Да вот же будущее, вот.
Оно сегодня зародилось.
Смотри, как небо нарядилось.
Смотри, как много талых вод.
Какой подъём! Какая страсть!
Чреват грядущим день весенний,
И я, не помня опасений,
Стремлюсь в грядущее попасть.
«Проснулась – и надо же – всё впереди…»
Проснулась – и надо же – всё впереди,
Опять впереди, будто я малолетка
И мама прижмёт меня нежно к груди
И скажет, смеясь: «Обними меня, детка».
Проснулась, и надо же – ждут меня, ждут
Подарки. А я их люблю, как все дети,
И мне предстоит упоительный труд
Развязывать свёртки нарядные эти.
«А тогда, на начальном этапе…»
А тогда, на начальном этапе,
Рисовала я солнце на папе,
А вернее, на снимке его.
Я не знала о нём ничего.
Лишь одно – его мина убила.
Но так сильно я папу любила —
Рисовала на нём без конца.
Вышло солнышко вместо лица.
«Мне надо срочно исправляться…»
Мне надо срочно исправляться,
От слов любимых избавляться,
Таких, как «птицы» и «лучи».
Я говорю себе: «Молчи».
Но птица, что глазком косила,
Напомнить о себе просила,
И луч весенний поперёк
Моей страницы взял и лёг.
«Болела моя детская душа…»
Болела моя детская душа:
Я утопила в море голыша,
Случайно утопила в бурном море.
Насмарку лето. Ведь такое горе.
Купили паровозик заводной,
Но нужен был единственный, родной
Голыш – нелепый бантик на макушке.
А жизнь, как оказалось, не игрушки.
«И сверху свет, и от ручьёв подсветка…»
И сверху свет, и от ручьёв подсветка,
И в воздухе весёлая монетка —
Орёл и решка, решка и орёл.
Уже подснежник, говорят, расцвёл,
Пылят серёжки на весенней ветке,
И хороши все стороны монетки.
«Воды вешние. Белая пена…»
Воды вешние. Белая пена.
И сюжет ускользает из плена,
Плена следствий и плена причин.
Намечается новый зачин,
Смыта водами прежняя веха.
Ясный замысел только помеха.
Можешь выбрать и это и то.
Хоть взлети. Не мешает никто.
«А бывает, что так вдруг захочется к маме…»
А бывает, что так вдруг захочется к маме,
А она далеко – за горами, долами,
До которых идти надо тысячу лет.
Или дальше ещё, но и там её нет.
Что же делать? Заснуть. И, быть может, быть может,
Мама тонкую кисть на плечо мне положит.
«Но я-то ведь знаю, что счастье и горе – двойняшки…»
Но я-то ведь знаю, что счастье и горе – двойняшки.
Они друг без друга не могут. Они – близнецы.
Сегодня поют обалдевшие вешние пташки,
А завтра, а завтра из гнёзд будут падать птенцы.
И будут затоптаны их разноцветные перья.
Так как же нам быть? Строить планы, влюбляться, рожать,
Всему вопреки не теряя надежды, доверья,
Я жить собираюсь, и нечего мне угрожать.
«А я, живя в неласковой стране…»
А я, живя в неласковой стране,
Стремлюсь играть на ласковой струне,
На той, что хоть немного украшает
Сей мир и впасть в отчаянье мешает.
Стараюсь убедить, что даже тут
В краю пропащем небеса цветут.
«И эта трель заливистая – мне…»
И эта трель заливистая – мне,
И мне – все эти почки и серёжки.
Апрель, апрель, нарядные одёжки,
Как весело с тобою на земле.
Легко смеюсь, и ты тому виной.
Одно лишь огорчает – ты недолог.
Ты вечной жизни крошечный осколок,
Зато хрустальный, радостный цветной.
«А книга сегодня открылась на дивной странице…»
А книга сегодня открылась на дивной странице.
Наверное, южный ласкающий ветер виной.
Великое счастье над этой страницей склониться.
Огромная просьба: не надо стоять надо мной.
С рассвета склоняюсь над ней, и, как малое чадо,
Губами, читая строку за строкой, шевелю.
Мне эта страница, как впрочем, вся книга – награда,
Пусть даже не полностью смысл её уловлю.
«Облака, что живут в небесах, там же и умирают…»
Облака, что живут в небесах, там же и умирают.
Умирают легко и шутя и как будто играют.
То плывут, то летают, то вдруг на закате алеют,
А потом исчезают, не мучаются, не болеют.
«Я люблю эту землю за то, что живёшь на ней ты…»
Я люблю эту землю за то, что живёшь на ней ты.
Я люблю это небо. Оно ведь тебя освещает.
Я люблю этот воздух. Тебя им апрель угощает.
И апрель тебе дарит свои молодые цветы.
Я люблю их за то, что ты тоже на них поглядел,
На секунду отвлекшись от безотлагательных дел.
«А мой маршрут таков: туда отсюда…»
А мой маршрут таков: туда отсюда.
Туда, где свет, не застревая тут,
Туда, где даль. А даль – синоним чуда,
Как жаль, что люди по дороге мрут.
Я всё ещё на марше. Я шагаю,
Верней, иду, лечу, а где и вплавь,
И, чтобы снять усталость, я слагаю
Стихи про переменчивую явь.
«Эти травы и листья – они ещё очень малы…»
Эти травы и листья – они ещё очень малы.
Эти травы и листья – они ещё в ясельки ходят.
Они, радуясь солнцу весеннему, день свой проводят.
Они так беззащитны и так по-щенячьи милы.
Они верят нам взрослым, и мы не расстроим их, нет.
Разве можно пугать тех, кто только явился на свет?
«Нет, нас не надо добивать…»
Нет, нас не надо добивать,
Ведь мы умеем добывать
Молитвенное из мирского,
Как перламутр со дна морского.
Нет, нас не надо изводить,
За ручку надо нас водить,
Предупреждать, где кочка, яма,
Как делала когда-то мама.
«А май опять морочит, искушает…»
А май опять морочит, искушает
И обновить палитру мне мешает:
Ведь снова ландыш, снова соловьи.
Поди оттенок новый улови.
Но что мне делать? Жаль, что я не птица.
Ведь птица не боится повториться.
«Не для концов существуем, а лишь для начал…»
Не для концов существуем, а лишь для начал.
Не для заката багрового, а для рассвета.
Правда же, Господи, Ты нас ведь предназначал
Для вдохновенья? Ты сам ведь с душою поэта.
Вот и сегодня мы начали с новой строки,
С нового вздоха, с ещё небывалого шага.
А что устали немного – пройдёт, пустяки.
Мы не такое осилим. Была бы отвага.
«Я встроена в сюжет, в живой контекст, я в теме…»
Я встроена в сюжет, в живой контекст, я в теме:
Я с этими пою и горько плачу с теми,
Могу я превратить в стихи тоску немую,
А то возьму – беду и счастье зарифмую,
Поскольку внятно мне – молекуле контекста,
Что родственных кровей, что из другого теста.
«Куст вишнёвый, нарядный стоит у меня на пути…»
Куст вишнёвый, нарядный стоит у меня на пути.
Не заметить его – это как мимо счастья пройти.
Не заметить его – это как не услышать «люблю».
В самой гуще цветущей и нежной лицо утоплю,
Где-то возле гудящего басом большого шмеля.
Может, ради мгновений таких нас и держит земля.
«Какие годы? Что за годы?..»
Какие годы? Что за годы?
Так жить, чтоб вышла смерть из моды,
Так жить, чтоб вышла смерть в тираж,
И век не заедала наш,
И наконец от нас отстала.
Ведь нас она давно «достала».
«А мне объяснили со знанием дела…»
А мне объяснили со знанием дела,
Что время промчалось, что жизнь пролетела.
А я не хочу ничего понимать.
Тебя, мой любимый, хочу обнимать,
Хочу меж кустами сирени слоняться,
Ладонью от ярких лучей заслоняться.
«Я так не хочу, чтоб учило страданье меня…»
Я так не хочу, чтоб учило страданье меня.
Мечтаю о том, чтоб меня только счастье учило,
Чтоб я от него хоть разок похвалу получила,
Я буду прилежней, старательней день ото дня,
Я буду следить за подвижной указкой его
На каждом уроке и не пропущу ничего.
«Это лето осыпет меня лепестками…»
Это лето осыпет меня лепестками,
Нежным пухом коснётся, дождём оросит,
Веткой яблони над головой повисит.
Погляди – можно счастье потрогать руками.
Да оно и само нас потрогать спешит:
Ветром ласковым волосы нам ворошит.
«Не только слова, но и паузы тоже пленяют…»
Не только слова, но и паузы тоже пленяют.
Они даже смысл всей ткани словесной меняют.
Они намекают на то, чего в сказанном нету.
